И долго он, душою конквистадор, Мне говорил, о чём сказать отрада. Ахматова устала у стола, Томима постоянною печалью, Окутана невидимой вуалью Ветшающего Царского Села... («Перед войной»)

Тогда Ахматова и Северянин участвовали, например, в «Вечере поэтов Петроградского Парнаса» в артистическом кабаре «Бродячая собака» 21 ноября 1914 года. По словам Чуковского, Ахматова вспоминала о каком-то из выступлений на Бестужевских курсах вместе с Блоком и Северяниным. Очевидно, речь шла о вечере «Писатели — воинам», который состоялся 15 февраля 1915 года.

В «Поэзе о поэтессах» Северянин с сожалением писал:

Есть... есть Ахматова, Моравская, Столица... Но не довольно ли? Как «нет» звучит здесь «есть», Какая мелочность! И как безлики лица! И модно их иметь, но нужно их прочесть. Их много пишущих: их дюжина, иль сорок! Их сотни, тысячи! Но кто из них поэт? Как мало поэтесс! Как много стихотворок! И Мирры Лохвицкой среди живущих — нет!

Постоянное сопоставление Ахматовой (как, впрочем, и всех иных поэтесс) с боготворимой Миррой не позволяло Северянину прислушаться к голосу нового, нашедшего своих читателей и поклонников поэта. В стихотворении под названием «Стихи Ахматовой» (1918) Северянин продолжал иронизировать над тоской и «надсоновской повадкой» её стихов:

Стихи Ахматовой считают Хорошим тоном (comme il faut...) Позёвывая, их читают, Из них не помня ничего!.. ........................................................... И так же тягостен для слуха Поэт (как он зовётся там?!) Ах, вспомнил: «мраморная муха». И он же — Осип Мандельштам. И если в Лохвицкой — «отсталость», «Цыганщина» есть «что-то», то В Ахматовой её «усталость» Есть абсолютное ничто.

Нам трудно представить, насколько заметное место занимал Северянин в культурной жизни 1910-х годов. Даже после его отъезда в Эстонию и прекращения поэзовечеров о поэте вспоминали, его пародировали, с ним сравнивали... Например, Корней Чуковский в дневнике записал свой разговор с Ахматовой 14 февраля 1922 года: «Я сказал ей: у вас теперь трудная должность: вы и Горький, и Толстой, и Леонид Андреев, и Игорь Северянин — все в одном лице — даже страшно. И это верно: слава её в полном расцвете...»

В письме Софье Карузо 12 июня 1931 года Северянин отметит: «Люблю Гумилёва и одновременно Гиппиус. Нахожу ценное в Лохвицкой, но не отвергаю и Ахматовой». В самое трудное время, весной 1937 года, поэт обращался к своей многолетней приятельнице Августе Дмитриевне Барановой с просьбой найти ахматовскую книгу «Anno domini»: «...ведь всё же, перестав творить, мы не перестали, как это ни странно, боготворить поэзию». Северянин посвятил Ахматовой сонет «Ахматова» (1925):

Послушница обители Любви Молитвенно перебирает чётки. Осенней ясностью в ней чувства чётки. Удел — до святости непоправим. Он, Найденный, как сердцем ни зови, Не будет с ней в своей гордыне кроткий И гордый в кротости уплывший в лодке Рекой из собственной её крови. Уж вечер. Белая взлетает стая. У белых стен скорбит она, простая. Кровь капает, как роза, изо рта. Уже осталось крови в ней немного, Но ей не жаль её во имя Бога; Ведь розы крови — розы для креста...

Обратим внимание на то, с каким упорством вплетает Северянин в строки сонета заглавия тех первых поэтических книг Ахматовой, ироничным критиком которых он выступал: «Чётки», «Белая стая»... Внешние, порой ревнивые впечатления уступали место пониманию. Не случайно именно в 1925 году, когда было написано стихотворение из цикла «Медальоны», Северянин нашёл образ «классических роз», определивший его зрелое творчество и созвучный обращённому к Ахматовой образу — «розы крови — розы для креста...».

С годами и Анна Ахматова не забывала северянинскую интонацию. По свидетельству польского художника Юзефа Чапского, слушавшего Анну Ахматову в дни