– Не волнуйся, донорам заплатили достаточно за это неудобство. Максимум проваляются теперь неделю-другую с гриппом из-за ослабления организма или промаются головной болью, и все. Такого, как у тебя, не будет, поэтому и понадобились четыре. А в памяти останется лишь ассистирование доктору в уходе за больным, без деталей.

«Доноры», «неудобство»… вот, как он это видит. Все-таки Асгарт правда не человек, наверное, поэтому искренне не понимает, что ее смущает. Дело ведь не только в деньгах… Вот Ара бы ни за, какие деньги не согласилась, чтоб ее снова использовали, как источник «вкусной питательной энергии» – разве, что добровольно, ради близкого человека. Впрочем, может, те женщины с ней бы не согласились и разделили бы точку зрения маркиза, но… их мнения никто не спрашивал. А ей, наверное, нужно научиться смотреть на некоторые вещи глазами Асгарта или выработать общий взгляд, потому, что подходить к его делам исключительно со своих позиций тоже неправильно.

Да, рассудок прекрасно умел раскладывать все по полочкам, но, что делать с сердцем, которому плевать на эти выкладки?

– Понимаю, что ты… был с теми женщинами не ради развлечения. Но Асгарт… младшей на вид не сравнялось и шестнадцати.

Он снова моргнул, потом нахмурился, словно до него начало, что-то доходить:

– Под «был» ты имеешь в виду «спал»?

– Я…

– Не хотел, чтобы ты видела, но раз дело приняло такой оборот, – скрипнул зубами он и положил ладони ей на виски.

В следующий миг Ара уже стояла в кабинете, стискивая испуганное лицо давешней девочки-нищенки, из зеленых глаз которой катились крупным горохом слезы, прокладывая светлые дорожки на чумазых щеках. Тошнило, зверски кружилась голова, руки дрожали от слабости, и анестезия в виде бурбона не заглушала разрывающей боли в груди, где горели промытые от яда и свеже-зашитые раны. И Ара жадно заглатывала странный полупрозрачный поток, тянущийся тонкими нитям из носа, открытого рта и зареванных глаз.

– Нет, пожалуйста, не надо! – вскрикнула девушка и, вырвавшись, метнулась к двери. Ударилась о нее, как мотылек о стекло, задергала ручку. Ее тут же скрутили и оттащили обратно к Аре док с Чейном. Снова потянулся поток из тысяч дымных нитей…

– Потерпи, милая, – пропыхтел доктор. – Тебе хорошо заплатят.

– Не-ет!!

Еще несколько мгновений жертва билась в их хватке, а потом вдруг затихла, задышала чаще, глядя на Ару затуманившимися глазами, бледные щеки порозовели, и рот приоткрылся, исторгнув сладострастный стон. Тонкие руки потянулись обнять, а губы приблизились поцеловать Ару, продолжающую невероятным прямо-таки титаническим усилием удерживать девчонку на расстоянии. И с каждой секундой сдерживать их обеих становилось все труднее. Не потому, что силы закончились, а потому, что… не хотелось. Совсем. Зачем, если процесс доставляет обеим такое ослепительное удовольствие? С каждым глотком Ара чувствует себя все лучше, голова больше не кружится, и изнутри поднимается, как пена от шампанского, восхитительная эйфория. Да и девушка уже беспрерывно стонет от наслаждения, хотя под глазами пролегли тени, и веснушки бледнеют. Не хочется думать, что это значит, не хочется останавливаться, не хочется… ничего. Лишь пить и пить чистый свет, дарующий избавление от боли и ощущение бессмертия.

И она уже сама не понимает, почему не пускает их друг к другу, ведь чем теснее контакт, тем лучше. А еще лучше сорвать с источника дрянную юбчонку и вбиться в нее, чтоб выпить все залпом, а не цедить по капле.

На заднем плане кричат:

– Что происходит?!

– Выпустите!!

Но Ара не понимает ни слова.

А потом – синеющее лицо девушки и, как холодный душ из бочки, осознание: не дарует наслаждение – убивает. Ну и, что с того? Что значит жизнь, какой-то там попрошайки? Нет, нельзя… Почему нельзя? Ведь это восхитительно…. Нет!! Еще только глоточек… И еще, и еще… Нет, надо за, что-то зацепиться, вспомнить, почему нельзя… И перед глазами вдруг вспыхивает лицо – ее собственное. А на нем за одно мгновение – сотня эмоций: задумчивое, хмурое, хохочущее, грустное, сердитое, чуть лукавое, задыхающееся от страсти, пылающее от смущения, нежно улыбающееся… И Ара диким болезненным рывком обрубает поток между собой и нищенкой, выкачивающий из той жизнь, чтоб мгновение спустя услышать:

– Хватит, ты убьешь ее!

На, что выдавливает хриплым мужским голосом:

– Давай… следующую…

Вернувшись обратно в спальню, Ара целую минуту молчала, пытаясь справиться с чувствами, зная, что за непроницаемым взглядом и бесстрастным лицом наблюдающего за ней маркиза прячется напряжение. Когда-то эта ледяная маска могла ее обмануть, но не теперь. Он ждал, ждал реакции на свое признание. Нет, то, что Асгарт ей сейчас показал, что позволил увидеть, было интимнее любых слов, откровеннее тысячи признаний. Он показал не просто мысли, а обнажил кусочек души, без утайки, без прикрас, дал почувствовать то, что чувствовал он. И от пронзительности этого жеста, от сокрытого в нем безграничного доверия перехватило дыхание.

Разумом Ара не могла оправдать его методов, а сердцем не могла винить.

– Тебе нужно понять одно, – произнес он, не выдержав паузы, – я не горжусь тем, как выживаю. Но и не стыжусь. Едва ли я, когда-нибудь смогу соответствовать твоим идеалам, даже если захочу, однако…

Не дав договорить, Ара прильнула к нему губами. И вскоре почувствовала на себе мягкие, но крепкие объятия. Этот поцелуй не походил на предыдущие: он был не про нежность или страсть, а словно безмолвный диалог. Асгарт целовал ее серьезно и так, будто за, что-то благодарил и о чем-то спрашивал.

Ара же вдруг вспомнила прикосновения того инкуба из подвала и почувствовала себя нечистой, какой-то оскверненной. Стало тошно, словно его пальцы до сих пор были на ней. Ей не хотелось, чтобы Асгарт дотрагивался до нее такой, даже через плащ.

– Мне нужно… в ванную, – произнесла она, разрывая поцелуй.

– Я приготовил тебе, пока еще не пришла в себя, – спохватился маркиз, – но, наверное, все уже остыло.

Вода действительно оказалась едва теплой, но Ара удовлетворилась и такой. Когда маркиз вышел, притворив дверь купальни, скинула плащ и с наслаждением погрузилась в ванну. Наверное, никогда еще она не мылась так тщательно. Покончив с процедурой, слегка подсушила полотенцем волосы, промокнула тело и, помешкав возле домашнего платья, которое, должно быть, принесли сюда по приказу Асгарта, снова накинула плащ.

Маркиз, когда Ара вошла, сидел на корточках перед камином и ворошил угли. Тихое пламя отбрасывало на него красновато-золотистые отблески, подчеркивая решительную линию подбородка и плавную – губ, резкость скул и мягкие складки одежды, силу мускул под закатанным рукавом и вкрадчивую гибкость движений, словно дивясь гармонии составляющих этого мужчину противоречий.

При ее появлении Асгарт встал, откладывая кочергу: