Донна отвезла меня в аэропорт, так как сам я был не в состоянии вести машину. Когда мы расставались, она снова поцеловала меня. Я с трудом удержался от того, чтобы предложить ей руку и сердце. Она попросила меня найти листок бумаги, чтобы написать адрес. Она меня попросила! Опять же – мне не понадобилось самому просить ее. Она хотела, чтобы я написал ей. Воистину, это был вечер, когда все происходило впервые. Я покопался в бумажнике, ища листок, и обнаружил армейский кодекс поведения – карточку, на которой было в деталях описано, как я должен вести себя в случае попадания в плен к врагу. «Если меня возьмут в плен, я буду продолжать сопротивляться всеми возможными способами. Я предприму всяческие усилия к побегу и буду помогать бежать другим» и т. д. и т. п. Почему я носил ее с собой, неизвестно, но если бы могло существовать документальное свидетельство моего занудства, то это оно и было: я дал девушке армейский кодекс поведения, чтобы она написала на нем свой адрес. Уже тогда у Донны была возможность узнать, с каким недоумком она связывается.

Как быстро может все перевернуться в душе человека! Теперь я ждал возвращения в Вест-Пойнт с нетерпением – я не мог дождаться минуты, когда отправлю ей письмо. Я прилетел в Колорадо-Спрингс, где меня подобрал самолет Воздушной национальной гвардии, следовавший до аэродрома вблизи Вест-Пойнта. Борт был заполнен возвращающимися кадетами, которых будто вдавило в кресла депрессией, граничащей с самоубийством. Всех, кроме меня. Пока C-97 шел на восток, улыбка не сходила с моего лица, наркотическая улыбка юношеской влюбленности. Другие кадеты пялились на меня, считая, что у меня поехала крыша и в любой момент я могу распахнуть люк и улететь навстречу смерти. Ни один курсант в своем уме не мог улыбаться, возвращаясь в каменную темницу.

Первое письмо я написал сразу после возвращения в свою комнату. Запечатывая конверт, я смотрел на фотографию своей несостоявшейся подружки. Я думал о том, как долго видел свое счастье в том, чтобы убедить эту девушку полюбить меня, и как долго молился о том, чтобы она написала мне письмо, – и так и не получил ни одного. Как поет Гарт Брукс, среди величайших даров Всевышнего есть молитвы, оставшиеся без ответа. Я выбросил фотографию в мусорное ведро.

Наши с Донной отношения теперь продолжались по почте. Я отправил ей писем больше, чем рекламщики из Publishers Clearing House. Мне требовалась постоянная уверенность в том, что она все еще там, что я не вообразил ее себе, как ту, прежнюю пассию. От нее приходили целые мешки писем. Мы «узнали» друг друга всего за пару часов, но в письмах клялись в вечной любви.

Появление в моей жизни Донны, возможно, уберегло меня от отчисления из академии. Хотя мои оценки по учебным предметам были удовлетворительными, мне сильно не хватало военной выправки. Меня бесила дедовщина на первом курсе, я не мог понять, как она может способствовать развитию лидерских качеств. (Я и сейчас этого не понимаю.) Старшекурсники видели мое презрение к традиции, и я получал в ответ непрерывный поток взысканий за различные нарушения, такие как грязная обувь, неотполированная металлическая фурнитура, нежелание должным образом демонстрировать усвоенные навыки. Мои лидерские качества были признаны чуть ли не худшими на нашем курсе. Я был уверен, что некоторые из старших кадетов воспринимали мое отсутствие усердия как свидетельство презрения к самой системе. Перед отбытием в рождественский отпуск преподаватель по тактике предупредил, что меня могут отчислить, если мое отношение к службе не изменится. Родители получили письмо от этого же офицера, в котором говорилось, что у меня большие проблемы, и отец сделал попытку вправить мне мозги. Однако я не реагировал на предупреждения. Я утратил ориентиры и не был даже уверен в том, нужно ли продолжать учиться в Вест-Пойнте. Потом в мою жизнь вошла Донна. Именно благодаря ей я понял, к чему стремиться. Мне нужно было добиться успеха – не для себя, но для нее. Мое отношение и поведение изменились чуть ли не за одну ночь. Уверен, что старшие приписали этот переворот своим великим лидерским качествам, но на самом деле это была Донна. У меня все еще случались срывы по части дисциплины – к примеру, я прогулял церемонию выпуска старшего курса, за что получил 44 часа наряда по охране территории с ружьем на плече плюс двухмесячный запрет на увольнение из казармы. Но теперь я двигался к выпуску, безошибочно направляемый Донной – путеводной звездой в 2000 миль от меня.

В феврале 1965 года я послал ей академический значок – армейский аналог знаков студенческих организаций в университетах. Это был еще один большой шаг в развитии наших отношений.

В марте я прилетел домой в отпуск на трое суток. Мы с Донной были неразлучны. И эмоционально, и физически мы становились все ближе друг другу. В 19 лет на заднем сиденье Chevy Bel Air 1954 года выпуска в автомобильном кинотеатре «Серебряный доллар» я достиг новой ступени близости с девушкой. Именно там, в этом гнезде страсти, Донна рассказала мне о своем темном прошлом и о том, что у нее был ребенок. Мне было все равно. Я сказал, что это ничего не изменит между нами. Это, пожалуй, звучало бы благородно, если бы моя рука не была в этот момент в ее лифчике. Скажи она, что содержит публичный дом, это тоже ничего бы не изменило.

Затем, на фоне диалога из какого-то забытого фильма, доносящегося из закрепленного на окне динамика, я предложил ей руку и сердце, и Донна ответила согласием. Не было ни кольца, ни романтического ужина, ни многих месяцев волшебного предвкушения. Все происходило само собой, как сердцебиение. Я был одержим желанием заявить права на эту женщину, и одержимость в данном случае правильное слово.

Много позже мы с Донной рассказали нашим детям-подросткам несколько упрощенную версию этой истории, предупредив, что, если они когда-нибудь вздумают повторить это, мы их просто убьем. Это было безумие. Мы решили пожениться после целых трех дней знакомства и сотни писем. Я женился ради секса. Донна выходила замуж, чтобы уйти от родителей. Ну да. Так оно и продолжается.

На день рождения в 1965 году я послал Донне обручальное кольцо. Именно так, послал по почте. Я не мог дождаться, когда мы снова будем вместе. Эта женщина стала моей жизнью. Я не мог позволить ей исчезнуть. Однако со свадьбой нужно было подождать до моего выпуска, а до него оставалось еще два года. Курсантам Вест-Пойнта вступать в брак запрещалось.

Мы могли ждать свадьбы, но не медового месяца. В летний отпуск 1966 года – на 20-м году жизни – я наконец достиг главной цели. Это произошло в спальне у Донны. Ее родители уехали на несколько часов, предоставив нам возможность, которой мы уже давно страстно желали. Через пару часов мы пошли на исповедь и признались в грехе пропахшей табаком тени за занавеской. Священник напомнил мне, что секс до брака является осквернением храма Господня (то есть наших тел) и что я буду вечно гореть в огне, если не изменю своего поведения. (Надо полагать, курить в храме Господнем было нормально.) Потом мы с Донной стояли на коленях на одной подушечке, вознося покаянные молитвы и обещая Господу, что впредь будем держать руки и прочие части тела при себе. Но даже под страхом потерять бессмертную душу мы не могли сдержать этого обещания. Каждый мой отпуск мы заканчивали тем, что уединялись в Chevy, припаркованном в открытом кинотеатре или в дикой пустыне, в котором по мере ритмичных столкновений наших «храмов» все сильнее запотевали стекла. На следующий день на исповеди мы получали еще более жесткие предупреждения об адском огне, ожидающем нас. Не сомневаюсь, что бедный священник из-за нас стал пить в три раза больше.