уничтожили пароход «Брусса», груженный провиантскими запасами и теплым обмундированием.

ГЛАВА 22

Новоглинск Курской губернии

Желание вскрыть продолговатую как пенал самшитовую шкатулку было так по-детски непреодолимо, что Кирилл поймал себя на том, что пробует ногтем шоколадный сургуч с гербовой печатью, подтопившей медный замочек. И – отдёрнул руку:

– Для кошки, помнится, это плохо закончилось…

Подумав, сунул жёлтый футляр безо всякой резьбы и украшений, только пластинка из той же меди с названием фирмы: «Gambinus C» – в обычный солдатский вещмешок и затянул ремнями горловину.

Больше его тут ничего не держало.

И хромой, и подстреленный в руку, младший брат Васька благополучно отправился в Питер, преисполненный осознания собственного геройства.

И то – кто скажет, глядя на этакого безусого ветерана, что парень пороху не нюхал? Иной и за год войны, мотаясь из одной части в другую вдогон дислокациям, да по резервам – и германца в глаза не видал. Васька же за три месяца и видал, и бивал, и разного и всякого встречал, – даже самого настоящего злокозненного шпиона, обернувшегося в безобидного директора ярмарочного балагана.

«Кстати, куда же он всё-таки подевался, оборотень?» – невольно обернулся по сторонам Иванов (средний), идя, с мешком за плечом, по главной – то есть единственной прямой, – улице Новоглинска.

Остановился следом и рыхлый краснощёкий городовой, гласно приставленный к лейтенанту исправником «для порядку». Остановился и, проследив внимательный взгляд Кирилла, оглядывающегося по сторонам, тоже прищурился грозно – так что попятился даже мерин извозчика, беспробудно, казалось, спавший у дверей трактира.

В общем же, улица была ничем не нова.

Из питейного заведения сверху по крыльцу бережно сводили под руки «самовар» «их степенства», злоупотребившего чаепитием по заключении сделки, которую уже нёс в кулаке мальчик-сиделец, бегом как оглашенный, но только до угла заведения.

Снизу, из полуподвала, с куда меньшим почтением выкинули мужика в праздничной пестрядине (видать, пропал ещё с Благовещения). Мужичонка кур распугал дегтярными сапогами, да не попал ни в одну.

Из москательной, недоверчиво нюхая флакон с клеем, вышел пономарь в скуфейке.

Извозчик материл в бороду сонного мерина, не дождавшегося картуза или околицы. А его в голос материл худосочный половой, блестя масляной завитушкой волос на голом черепе.

Всё как всегда и всюду. Прямо набор открыток – «русские типажи» из галантереи, где за копейку даже пильщик дров мог найти почтение нехитрому своему ремеслу. Одно слово – «типажи», а вот «типов», да ещё чтобы подозрительных… – нет.

Никого подозрительней старого студента, судя по дрянной шинелишке, заскорузлой сутулости, да грязным космам волос из-под выгоревшей фуражки. Не иначе, выполз «гадючий сын» из Петроградской клоаки на родину подкормиться учительством. Такие «с фантазиями»: не знаешь, чего от них ждать – то ли любовной истерики, то ли бомбы, – всё с вдохновением.

Обернувшись ещё раз на плюгавенькую фигурку, топтавшуюся у афишной тумбы в драных калошах, Кирилл поморщился.

Смущало в ней что-то, а что?

«Ну да в любом случае, не тот персонаж, не из той оперы. Да и вообще вряд ли, чтобы этот, будь он неладен, Граф-Телеграф, вожжа неуёмная, рискнул задержаться или возвратиться сейчас сюда, в Новоглинск. По-хорошему ему б сейчас до границ губернии галопом, пока не очнулись от рёва “ваших превосходительств” становые, да урядники, не наводнили уезды разъездами конной полиции и бородачей-стражников. Хотя…»

Германский шпион, как ни странно, мог быть и привязан к этим местам.

Конечно, он никак не мог не то что рассчитывать, но даже предполагать остановки скорого поезда в Новоглинске, – это для него вышел, самый что ни есть, «несчастный случай». Однако же и нападение на фельдъегеря было рассчитано как раз, чтобы оказаться проездом именно тут, плюс-минус верста. А, значит, тут же они и собирались покинуть поезд. После этакого-то сабантуя в клозете не отсидишься.

Но почему именно тут?

Кирилл снова обернулся уже на выходе к площади с обветшалым собором на том конце. Снова на глаза попался дьяк в скуфейке и запыленном подряснике, старый студент в сбитых галошах, но их лейтенант уже вычеркнул из мысленного списка подозреваемых.

Теперь важнее найти булочную, да зайти на базар за чем-нибудь съестным в дорогу, – хотя, скорее всего, это один адрес.

Кирилл снова погрузился в «котёл размышлений», всё ещё бурлящий после недавних событий:

«Почему именно Новоглинск?»

К мысли этой он возвращался вновь и вновь, потому как и дядюшка в телефонном разговоре явно напирал, мол, последние следы «фон Телеграфа» обнаружились тут же, неподалёку, в Архипове. Намекал, что следы эти «по специальности», но что именно это значит, по телефону сказать так и не решился, и теперь надо дождаться расшифровки в окружном штабе…

Кирилл механически нащупал сложенный в четверть лист с цифрами телеграфной ленты, застегнутый под пуговицу в накладном кармане френча на груди…

А здешний исправник, несчастный хозяин угнанного «Fiat-а Zero», в ту же струю вспомнил – правда, уже после всей этой вокзальной катавасии, – что получал предписание из губернского управления искать обоз: фургон, телега и тарантас.

Обоз, который может выглядеть, как багаж передвижного биоскопа.

Шапито, одним словом.

«Шапито!» – остановился Кирилл на пороге булочного павильона на углу базара.

Краснощёкий городовой, поспешавший за ним потогонной трусцой, перевёл дух, переходя на обычный шаг римского наместника.

«Шапито. Вот что…»

Как бы ни казалось это неоправданным, но именно «шапито» – цирк, балаган, театр или что там ещё в этом карнавальном духе… связывало «фон Телеграфа» и студента, уже во второй раз попадавшегося на глаза. Чем именно? Да, багажом «фон Телеграфа».

Когда жандармы заломили его помощника – детину с бакенбардами циркового «ковёрного», что попытался сбежать сразу от начала перестрелки в пульмановском спальном, – нашли и их багаж, двумя вагонами позади, в первом классе. А там весь дорожный набор артиста, разве что без сценического гардероба: гримёрные краски, мужские парики, клей, накладные усы и бороды на любой вкус…

Зачем это всё директору передвижного кинотеатра? Не для того же, чтоб подыгрывать экранным героям, сами справятся.

Но при чём тут студент?

Да при том, что было в нём что-то ряженое.

Всё у него как-то чересчур, всё чрезмерно.

Волосики грязные, будто пакля под фетровый козырёк набита. Нос крючковатый – ну, точно, гоголевский студиозус. В шинелишку свою кутался, будто она у него на голые рёбра, а вот, что странно, – краги из-под калош на галоши вполне себе приличной юфтевой кожи.

Жёлтые на шнурках.

Как ботинки этого «Велюрова-Бархатова фон Графф», если это ботинки были, а не краги поверх туфлей с медным носком, – кто там разглядывал?

– Послушай, голубчик, – поймал Кирилл городового за медный перехват у горла на красном