— Нет, — удивленно улыбнулась Таня. — Совсем не больно.

— Пока старик лечил лейтенанта, я не отходил от него ни на шаг. Смотрел, мало ли что. Монах за это время и слова не сказал. Но он был… даже не знаю, как сказать… Рядом с ним чувствуешь себя в безопасности. Такая, знаете, уверенность приходит… ну, что на самом деле ничего с тобой плохого случиться не может. Как будто ты не в джунглях, а дома… море шумит за окном… Никогда в жизни, ни до того, ни после, мне не было так спокойно. Чудесный старик. А на третий день Бодлер очнулся. Знаете, какие были первые его слова? «Вёв Клико». Это шампанское, «Вёв Клико», отличное шампанское. Лейтенант его пил, пока был в обмороке. Ему приснилось, что выпил целый ящик… Через несколько лет, в Бангкоке, я целый год жил в лавке одного китайца. Тоже научился кое-чему… Я сейчас вспоминаю это все и знаете, о чем думаю? Мы ведь не за деньгами пошли в Иностранный легион. Ну, некоторые, конечно, только из-за денег, а большинство — нет. Хотелось быть героями, совершать подвиги. Почувствовать себя настоящими мужчинами… Что нас ждало во Франции? Работа, семья, телевизор… Дни все как один похожие друг на друга. Трудиться, чтоб наполнить желудок, и наполнять желудок, чтобы иметь силы трудиться дальше. Маленькие пошлые удовольствия и бессмысленность… бессмысленность до самой могилы. Пустота. Среди нас были образованные, начитанные парни, обожали экзистенциалистов. Я сам прочел «Постороннего» раз, наверное, двадцать. Война казалась единственным выходом, достойным мыслящего человека. Красиво жить, красиво умереть… Потом, конечно, мы поняли, что такое война, что она за дерьмо. Но этих арабских самоубийц, которые взрывают себя на дискотеках или еще где, — их тоже можно понять. Как хорошо геройски погибнуть в восемнадцать лет за великую идею, когда еще не раскусил жизнь, не узнал, в какой заднице мы все находимся!.. Когда в душе есть еще хоть капля искреннего чувства! Что толку быть таким, как я, старым занудой, который видит все как оно есть? Что за merde прожить полвека и убедиться лишь в том, что мир — всего-навсего обычный театр? Не болит нога?

— Не-е… — Голос Тани был вялый и сонный.

— Вот и хорошо. Теперь спи. Вы тоже поспите, друзья. Я буду в карауле.

Я проснулся от сильного тычка в грудь. Тыкали чем-то твердым, железным. Открыл глаза: у лица покачивался ствол «Калашникова». Мы уснули все, и Жан-Эдерн тоже. Теперь было утро, и вокруг нас стояли вооруженные люди. Один из них, видимо, старший, — в полевой форме без погон. Наверное, офицер. Жестом он приказал нам встать. Жан-Эдерн что-то сказал ему по-французски, тот ответил.

— Он хочет знать, кто мы такие.

— Скажите ему, — бессильно вздохнул я. Жан-Эдерн принялся что-то объяснять.

— Франсе, руссе, альманья, — брезгливо выговорил офицер. Загорелый, небритый, усталый и злой. И скомандовал по-арабски, обращаясь к своим солдатам.

Нас, без лишних слов, схватили, умело связали руки и повели к машине. Оказывается, на дороге стояли грузовик и армейский джип.

— Я гражданин Германии! — выкрикнул, упираясь, Гюнтер. — Я журналист! Вы не имеете права!

— What's a fuck are you doing? We are foreign citizens! — прохрипел я.

Офицер пожал плечами и ничего не ответил. Гюнтеру заломили руки за спину и потащили, вопящего, к грузовику. Мы благоразумно двинулись сами.

Таня молчала, хромала, но шла. Машку волок за руку один из автоматчиков. Бросили всех в кузов, повезли. Дали нам пару конвоиров. Молодого, с веселыми блестящими глазами, и постарше, угрюмого и чернобородого. Молодой пялился на нас с любопытством, искоса, бородач не поднимал глаз от пола. Машка испуганно таращилась на них, на их блестящее новенькое оружие.

— Папа, что теперь с нами будет?

— Ничего страшного, Еж. Нас просто взяли в плен.

— Но мы же не солдаты, как нас могли взять в плен?

— Не знаю…

— Бог ты мой, когда же это все кончится? — Таня снова зарыдала. — Чего они от нас хотят? Зачем мы им нужны?..

— Скорее всего возьмут в заложники, — скривившись, пробормотал сквозь зубы Жан-Эдерн. — Этот, в форме, насколько я понял, — Али Хамза, полевой командир. Здесь в каждом районе — своя банда. Merde, я уснул как последняя свинья!..

Бородатый конвоир грохнул по полу прикладом: прекратить разговоры! Мы испуганно смолкли. Со злой иронией я вспомнил, как молился на яхте. Что же, Всевышний воистину заступился за нас…

Очень скоро свернули с хайвея на разбитый и ухабистый проселок. Началась пустыня, каменистая и красноватая выжженная земля. Грузовик подбрасывало на колдобинах, швыряло из стороны в сторону. Все, что напоминало цивилизацию, исчезло. Только пыль, желтая трава, песок и кривой кустарник. Дышать стало нечем, носоглотку забило сухой пудрой, повисшей в воздухе.

— Мы где-то у оазиса Эль-Фахз, — тихо сказал Жан-Эдерн примерно после часа езды. — Наверное, туда и направляемся.

Бородатому наскучило, видимо, сидеть просто так. Из складок одежды он выудил короткую трубочку с круглой чашкой на конце и принялся меланхолично набивать ее коричневой смесью из полотняного грубого кисета. Молодой с интересом наблюдал за его действиями. Бородач чиркнул зажигалкой, затянулся. Резко и отчетливо запахло крепкой шмалью. Глубоко всосав дым, он передал трубку молодому, который тотчас жадно впился в нее.

— Kraut, — констатировал Гюнтер. — Marijuana. И без него было ясно, что курят эти бандиты.

Ехали долго. Страшно хотелось пить, кисти рук отекли из-за жестких веревок. От едкого дыма пополам с пылью болела голова. Наконец за грядой холмов показались пальмы, глинобитные домишки. Видимо, это и был Эль-Фахз. Грузовик встал, скрипнув тормозами. Конвоиры, пошатываясь, спрыгнули на землю, стволами показали нам: выходите. Оазис: кособокая, крашенная известкой мечеть с кургузым минаретом, обнесенная стеной. Дюжина финиковых пальм в ряд у стены. Дальше — глинобитки, кубики с плоскими крышами, бетонное приземистое сооружение, военное с виду. Окна забраны толстыми решетками. Несколько тощих собак лениво забрехали, увидев нас, затем равнодушно повалились в пыль. Показалась на секунду женщина, закутанная в покрывало. Несла на голове огромную плетеную корзину. Тотчас испуганно юркнула в проулок. Больше ни души. Нас погнали к мечети, из ворот которой шел навстречу низенький куцый человечек в камуфляже. Расстегнутый ворот, автомат на плече, блестящий выбритый череп, драная бороденка.

— Салам, Хусейн-бей! — крикнул ему офицер.

— Салам! — простуженно отозвался бритый Хусейн.

Нас одернули, заставили остановиться. Али Хамза о чем-то говорил с Хусейном, похлопывая его по плечу. Каждый хлопок выбивал облачко рыжей пыли. Хусейн недобро косился на нас, зыркал исподлобья. Затем покивал Али Хамзе, сплюнул, подошел.

— Русские?

Вопрос был задан на языке Пушкина и Достоевского. С непередаваемым горским акцентом.

— Не все, — ответил я. — Только мы трое. Еще француз и немец.