Ноэль всегда засиживалась за этой рутинной работой, обращаясь к каждой курице по имени и прося «рассказать» последние куриные сплетни, а затем делала вид, что курица отвечает. Ноэль любила представлять, что куры – это люди и ее друзья и что она может читать их эмоции, как любая нормальная Ведьма Нитей.

Возле входа в курятник выросла тень. Толстяк дышал ртом, огромное, но дряблое тело колыхалось. Нити пылали лиловой похотью, и Ноэль отпрянула назад, ведь выход был перегорожен этой тушей.

– Иди сюда, маленькая Ведьмочка Нитей, – сюсюкал мужчина. – Я не причиню тебе вреда. Тебе это понравится. Другая это сделала, и ты сможешь. Иди сюда, малышка. – Его влажные, тяжелые руки схватили ее за грудь…

Ноэль кричала, кричала, кричала… Она кричала, пока этот человек не ушел. Она кричала, пока Гретчия не нашла ее…

Сон поменялся. Тот же год, но позже. Каждый в племени знал, что Ноэль отвергла толстяка. Они знали, что она съежилась и дрожала, как ребенок. Деревенские мужчины скрещивали пальцы в ее сторону, когда проходили мимо. Женщины плевали ей под ноги.

Но хуже всего себя вели мальчишки. Они бросали в нее камешки и кричали:

– Воображала! Это твоя работа – спать с нами, так что перестань делать вид, что не хочешь этого! Воображала, воображала!

Некоторые мальчишки постарше даже двигали бедрами, когда она проходила, будто говоря, что в один прекрасный день они получат ее…

Сейчас Ноэль было одиннадцать, и она смотрела на рабочий стол Гретчии, усыпанный камнями Нитей. Сокрушительный вес навалился на нее. В течение трех лет она пыталась связать Нити и камни. Это было ее долгом. Она должна была делать это, чтобы стать ученицей своей матери. Но ей ни разу не удалось… а теперь новая Ведьма Нитей в поселке – девушка по имени Альма – сделала это с первой попытки. Альма сделала десять Камней Нитей за одну неделю и заработала улыбку Гретчии. Настоящую, какую Ноэль никогда раньше не видела.

Из-за этого Ноэль возненавидела Альму.

Сон снова сменился – ее перенесло в серый, морозный вечер со снегом, в котором Ноэль увязала до колен. Она споткнулась и упала, убегая от криков и стальных Нитей ненависти, которые преследовали ее до самых ворот поселка.

Каким-то образом в Миденци поняли, что Ноэль уезжает. Их с матерью план убежать тихо и без проблем рухнул. Кто-то рассказал про него, и был только один человек, который мог это сделать: Альма.

Альма, которая отсутствовала в то утро. Альма, которую нигде не было видно и сейчас.

Никто не помог Ноэль, пока она убегала, спасая свою жизнь. Даже мать не могла защитить ее от племени – если хотела сохранить их уважение. Если хотела сохранить свою роль предводителя Миденци.

Поэтому Ноэль бежала одна, с ранцем на спине в качестве щита номаци, но он не был таким крепким, как доспехи из дуба, а мальчишки бросали тяжелые камни. Одежда Ноэль была изорвана, холодный пот покрыл ее тело.

Женщины пихали ее, а мальчишки щупали. Ноэль попятилась. Она пихалась в ответ, шипела и ругалась. Ворота были так близко, за ними снаружи ждала лошадь.

Ей показалось, что она услышала рычание Скраффа. Крик Гретчии. Но не была уверена. Только Нити, шипя, лезли со всех сторон. Все, что она чувствовала, – камни и руки.

Ее ранец порвался, когда она проталкивалась через ворота. Вещи начали вываливаться из него – кукла, которую мать сшила для нее в детстве, сменная одежда и драгоценные камни, которые она должна была поменять на школьные принадлежности и еду.

В неистовом ужасе Ноэль схватила куклу. Из всего, что выпало, она подобрала именно бесполезную игрушку. Потом она запрыгнула на ожидавшую ее лошадь и ускакала к морю. Она оказалась на перекрестке и понимала, что должна спрятаться перед тем, как впадет в беспамятство. Возможно, она найдет убежище в этом маяке на горизонте – Ноэль никогда не бывала так далеко.

Как только она кое-как слезла с лошади и рухнула в высокую придорожную траву, над ней склонилась женщина в белом. Ее голос был чист, как воркование скорбящего голубя, а магия еще чище. Это была каравенская монахиня, и каждый раз, когда Ноэль приходила в себя и видела серебряный ореол ее волос, сияющих как Мать-Луна, она чувствовала себя немного сильнее.

На рассвете следующего дня, проснувшись, она обнаружила, что ее раны обработаны, а монахиня уходит. В ее помощи нуждались везде. Так что Ноэль сама поехала в Веньязу и села на корабль, идущий в Онтигуа – дорога была уже оплачена. Совсем одна, как и планировалось… За исключением того, что Ноэль этого больше не хотела. Она хотела, чтобы монахиня осталась с ней.

Дня три Ноэль пряталась в трюме с остальными бедняками, а ночью добывала кусочки хлеба или фрукты. На протяжении всего пути она сжимала свою куклу, взывая к Матери-Луне о помощи и защите. Грезила, что в один прекрасный день каравенская монахиня снова встретится ей на пути и возьмет с собой.

Ноэль достигла Онтигуа, все еще одна-одинешенька, и обнаружила, что, к счастью, Нити здесь светились приглушенно, и их можно было легко игнорировать. У нее не возникло никаких трудностей с поиском университета, за обучение в котором мать уже заплатила. Когда Ноэль добралась до него, ей предоставили комнату. Она была размером с весь их дом, и, хотя ей не очень нравилась соседка по комнате – Сафия, Ноэль была благодарна за возможность находиться рядом с другим человеком. Хотя Сафия и была надменной и пренебрежительной, вреда от этого не было.

В первый же университетский месяц кто-то украл ее куклу. Тогда и только тогда она позволила себе заплакать. Плакать, как ни одна уважающая себя Ведьма Нитей никогда не будет.

И Ноэль наконец-то призналась себе, что, кто бы ни появился в ее жизни, он точно так же исчезнет. Она была – и всегда будет – полностью и неотвратимо одинокой.

…Раздался громкий скрип, и Ноэль с большим усилием приподняла веки. Тени отступили, на их место пришла боль. Каждая клеточка ее тела корчилась в агонии.

– Сафи? – прохрипела она.

Сафи была здесь… Нет, не Сафи. Женщина с серебряными волосами, лицо которой она всего несколько минут назад видела во сне.

«Я все еще сплю», – проплыло в голове у Ноэль.

Но потом женщина коснулась ее руки, и в Ноэль будто попал пороховой заряд.

– Вы, – прошептала Ноэль. – Почему вы здесь?

– Я лечу тебя, – спокойно сказала монахиня, ее Нити сверкали насыщенным зеленым цветом. – У тебя рана от стрелы.

– Нет, – сказала Ноэль, вертя в руках край белого плаща. – Я имею в виду… Вы. – Ее слова словно закружились в водовороте… Нет, вся комната начала вращаться, и ее слова тоже. Она даже не была уверена, что говорит по-далмоттийски. Возможно, это уже номацийский слетал с ее распухшего языка. – Вы, – попробовала она сказать еще раз, почти уверенная в том, что говорит это слово на далмоттийском. – Спасли… мою жизнь. – Произнеся эти слова наперекор боли и помутнению в голове, она заметила на плаще монахини грязные пятна. Ей стало стыдно, и она мгновенно выпустила его из рук. – Семь лет назад, – добавила она. – Вы спасли меня. В-вы… помните?