Кроме того, он сообщил, что его имущество – ни в доме, ни в лаборатории – не застраховано.

После этого полицмейстер прервал допрос. Присутствующие направились в Хеленеборг, чтобы осмотреть место происшествия.

* * *

Скорбь в связи с гибелью Эмиля потом еще даст о себе знать, но в эти первые дни Иммануил и Альфред, похоже, постарались вытеснить все эмоции. Положение сложилось отчаянное. Приходилось действовать осмотрительно. В первую очередь нужно было, невзирая на трагедию, попытаться спасти то, что еще можно было спасти, осколки того будущего, которое только что казалось таким светлым. Они должны доказать, что несчастье – однократное явление. Все объяснить и всех успокоить.

Выступление Иммануила на допросе никого не убедило. Альфред с раздражением наблюдал, как газеты добавляют от себя все новые ошибки и неточности. Он ответил, послав письмо в редакцию Aftonbladet. «[Поскольку] в газетных сообщениях содержалось много ошибок, я хочу изложить все, что мне известно о причине взрыва», – начал он. Разумеется, производство такого мощного взрывчатого вещества в жилом квартале может рассматриваться как неосторожность, соглашался Альфред. Однако далее он пояснил, что нитроглицерин – совершенно особое вещество. Если начнет гореть пороховой склад, все взорвется. Между тем нитроглицерин вовсе не является пожароопасным. При помощи огня нитроглицерин нельзя заставить детонировать и даже загореться, утверждал он. Поэтому они сочли, что их работа не связана с опасностью. Взрывчатое масло взрывается только при 180 градусах Цельсия, а в Хеленеборге они никогда не нагревали его выше «безопасных» 60 градусов.

Так что же произошло? Альфред тоже возложил всю вину на Эмиля. Брат не только позабыл о термометре. Он упустил из виду, что химические реакции могут вызвать сильное выделение тепла и легко довести температуру до 180 градусов. К тому же Эмиль не сделал самого главного: не охладил немедленно смесь в холодной воде, как они всегда делали.

«Я очень надеялся, что использование нового взрывчатого вещества, помимо других его больших преимуществ, положит конец горькому списку погибших при взрывных работах. И это уже решено, как и покажет ближайшее будущее, но его польза для общего блага не может облегчить горе родных и друзей от потери, – писал Альфред. – Однако с точки зрения гуманности и государственной экономики в смысле сохранения жизни и экономии труда, нельзя отрицать, что все преимущества на стороне нитроглицерина по сравнению с порохом».

Под статьей он поставил подпись: «А. Нобель»3.

Два дня спустя в той же газете появилось объявление о смерти Эмиля:

В личных открытках, разосланных семьей ближайшему кругу знакомых, в конце значилось ОСГС. Это принятое тогда сокращение означало «От Соболезнований Горе сильнее»4.

Невозможно точно установить, где находились Людвиг и Роберт в момент несчастного случая и похорон младшего брата неделей позже. Судя по сохранившемуся письму Людвига Роберту, Людвиг с Миной и детьми находился в начале августа в Швеции, на даче семейства Альсель на острове Даларё. Заметки о въезжающих в газете Aftonbladet дают информацию о том, что еще один инженер Нобель прибыл в Стокгольм из Санкт-Петербурга 24 августа 1864-го. Судя по всему, это был Роберт, который часто бывал в Санкт-Петербурге и который, как нам известно, отправился в Стокгольм осенью 1864-го, чтобы посмотреть, нет ли и для него возможностей извлечь пользу из нового успешного патента Альфреда5.

Косвенные факты говорят за то, что в момент семейной трагедии вся семья собралась в Стокгольме. Это объясняет, почему нет писем по поводу взрыва и невосполнимой потери Эмиля. В письмах не было нужды. Они могли поговорить друг с другом и обнять друг друга – так хочется в это верить.

В субботу 10 сентября, через неделю после катастрофы, Эмиль Нобель и его друг Карл Эрик Херцман отправились в последний путь. Ветреный осенний день был наполнен грустью. Совместное погребение состоялось около полудня на кладбище церкви Св. Марии. Друзей похоронили в одной могиле6.

* * *

Полковник Талиаферро Престон Шаффнер времени даром не терял. Теперь он именовал себя «ведущий эксперт по минам нашего времени» и именно в этом качестве в один из первых дней своего пребывания в Швеции обратился к американскому посланнику в Стокгольме Джеймсу Кэмпбеллу. Кэмпбелл узнал, что мины Шаффнера остановили нападение на датчан пятнадцатитысячной прусской армии. Вскоре американский полковник завел нужные знакомства в шведской столице. «Этот раскрашенный цветок на кактусе Господнем» – так назвал его позднее специалист по Нобелям Эрик Бергенгрен.

Разумеется, его не обошла новость о взрыве в Хеленеборге. Утверждают, что Шаффнер на очень раннем этапе начал задавать вопросы о новом интересном взрывчатом веществе и попросил Кэмпбелла навести справки. Впрочем, имя Нобелей американскому гостю было хорошо известно. Шаффнер встречался с Иммануилом Нобелем (и, предположительно, с Альфредом) в Петербурге в 1850-е годы, когда американец пытался продать русскому правительству свой телеграф, а Нобель – подводные мины.

У полковника Шаффнера была роскошная темная шевелюра и ухоженная бородка, пристальный, но дружелюбный взгляд. Он носил прекрасно сшитые черные костюмы и блестящий цилиндр и, разумеется, принимал своих знакомых в единственном отеле Стокгольма, заслуживающем своего названия, – отеле «Рюдберг» на площади Густава Адольфа.

Уже в первую неделю своего пребывания Шаффнер связался с начальником департамента морской обороны и предложил бесплатно продемонстрировать изобретенные им мины. Во вторник после похорон Эмиля он получил одобрение тех же экспертов минного комитета, которые ранее отклонили предложение Нобеля. Шаффнеру выделили затребованное количество пороха и два списанных шлюпа. Опыт с взрыванием мин, которые в варианте Шаффнера управлялись дистанционно при помощи электричества, проходил на озере Меларен вскоре после этого.

Неверно было бы назвать демонстрацию Шаффнера успехом. В своем рапорте в Вашингтон посол Кэмпбелл всячески превозносил мины Шаффнера, однако в шведской Военной академии ворчали, что мины американца не лучше, чем у других. Вскоре у Кэмпбелла появились причины пожалеть о своей поспешной эйфории. В ответном письме из Вашингтона пришло суровое предупреждение. В Америке полным ходом шла Гражданская война, и у северян Шаффнер был объявлен персоной нон грата, что и доводилось до сведения посла. Несколькими годами раньше Шаффнер выпустил в Лондоне книгу, где однозначно высказал свою позицию в поддержку южных штатов. Кроме того, на титульном листе он неправомочно назвал себя членом Верховного суда США, что никак не улучшило отношение к нему в Вашингтоне.