— Вы хоть знаете, куда он ушел?

— Жить одному, — неуверенно сказал я.

— Росомахи… один, без чума и припасов — в такое время человек не выживет.

— Не бойся, мудрый дед, — раздался насмешливый голос Йехи. — Этот парень может найти что угодно, только не смерть.

— Этого-то я и боюсь, — мрачно ответил Бобер и пошел к старикам.

* * *

Втроем мы пошли на охоту. Хозяева этого леса смилостивились и дали нам кабаргу. Люди были сыты и на время забыли об уходе Оленегонки. Но тем оленем кончилась милость хозяев леса. Добыча уходила от нас, петли пустовали, и в середине месяца великого холода мы принялись за ездовых оленей.

Мы ходили в тайгу, но возвращались и падали оледеневшими птицами, не в силах бросить рукавицы у порога. В чумах вспоминали сказ о брошенной жене, которая ловила мышей под снегом и была едва живой, когда нашел ее в тайге добрый и сильный человек.

Той зимой никто из людей не тревожил нас.

Той зимой голод решал, кому жить. Трое стариков и столько же старух умерли вскоре, — старики считали неправильным жить, когда есть дети, пятеро мальчишек, доросших до локтя взрослого мужчины, и отдавали им большую часть своей еды. Но трое из них — самые маленькие — не выжили.

Матери похоронили детей, не имея сил на плач, и втайне радуясь их успокоившейся участи.

Мудрая старуха держалась крепкой сосновой шишкой, но и она перед весной пожаловалась на усталость, легла, закрыла глаза и больше не открывала.

Лидянг вовсе не считался стариком — вместе со мной и воином Нойнобы он ходил в тайгу, ему доставалась мужская доля пищи. Великану Йехе не дали умереть, хотя он был бесполезен, как младенец, — Нара, не спрашивая меня, отделяла часть моей пищи и несла слепому. Немного отдавал ему единственный здоровый родич. Сколько едят другие, Йеха не знал.

Никто из людей не роптал на раздел пищи, ибо это был вековой закон всех племен — отдавать слабому самую худую еду.

Когда уходил тяжкий месяц наста, послала нам тайга тощего весеннего лося. Он отбился от тех, с кем проводил время холодов, обессилел, оставлял за собой пятнистые следы ног, израненных жёсткой коркой, покрывавшей снег. Зверь, казалось, был рад тому, что увидел нас и неподвижно ждал своей стрелы.

Большая добыча дала нам дожить до тех дней, когда потоки весенних вод понеслись с гор в долину. Оставалось нас четверо мужчин, моя Нара и еще десяток женщин — молодых вдов семьи Хэно.

Весной женщины, шатаясь, вышли из чумов, посмотрели друг на друга и начали плакать. Многие из них были свежи телом, но эта зима сделала их похожими на старые ровдуги. Только сейчас — не в пору холода — они поняли перемену в своей судьбе. Сытая жизнь в достойной семье Хэно приучила их смотреть на себя чаще и пристальней, чем это делали замужние женщины простых и менее сильных родов. Женщины хотели прежней жизни, и это желание день ото дня становилось все сильнее, оно заглушало ту единственную разумную мысль, что прежнего уже не вернуть. Они делали привычную работу, собирали первые травы, обходили окрестности стойбища в поисках еды — хотя бы тех же мышей, которыми питалась несчастная брошенная жена, — они собирались вместе, о чем-то говорили подолгу и тихо. Но всякому, кто смотрел бы на них, было бы видно — они собираются оплакивать свое несчастье и в том находят утешение.

Единственный человек, который мог слышать их, когда добытчики уходили в тайгу, был Йеха. Он выходил на четвереньках из чума и делал единственную работу, на какую был способен, — ломал сучья, принесенные молодыми вдовами из лесу.

Время шло, и разговоры женщин становились все громче, они уже перестали собираться все вместе, а сходились по двое или трое — и, наконец, настал день, когда одна из них вцепилась в волосы другой.

Женщины делили мужчин.

Тоска о горькой судьбе породнила их совсем ненадолго. Они начали вражду, понимая, что обиженных в этой вражде будет неизмеримо больше, чем довольных. Каждая из них хотела своего мужа-добытчика, ибо считала, что так положено любой женщине, тем более красивой, и не желала думать ни о чем, кроме своего права. Они превратились в весенних медведиц и потеряли страх.

Но вражда молодых вдов друг с другом оказалась недолгой. Пресекла ее вдова Передней Лапы, не молодая, но крепкая, высокая, по-рысьи молчаливая и зоркая.

Лидянг мог добывать зверя, но был плох как мужчина. Йеха, наверное, хорош на постели, но, как младенец, нуждался в заботе.

Самой сладкой добычей был молодой, статный воин Нойнобы, родич великана, — его-то и захватила вдова вожака воинов Хэно. Пока родственницы ее ругались и таскали друг друга за волосы, она увидела, как воин зачем-то собрался к реке, тихо пошла за ним и там, где уже не могли видеть чужие глаза, повалила его на подсохшую траву и высосала из него волю, как сладкий мозг из кости. Воин был плечист, велик ростом, но совсем молод, женщины ему только снились. И когда обрушилась на него вдова Передней Лапы, неистощимая и ненасытная в любви, он перестал видеть срамные сны и без стыда бегал за ней, как телёнок за мамкой.

Женщины, увидев это, поняли своё поражение, но было поздно — утробным страшным рыком вдова сразу отбила у них желание приближаться и оспаривать добычу. Она знала ту же тайну власти, что и ее погибший муж.

Неудачей закончились попытки захватить Лидянга и Йеху.

Одна из женщин — я не запомнил ее имени, так же как имён многих других женщин — мать двоих мальчишек, отощавших за зиму до прозрачности листа, подошла к Бобру и сказала бесхитростно:

— Ты, Лидянг, вдов и я вдова. Ты крепкий человек, и время тебя не берет. Стань моим мужем. Корми моих сыновей.

Старик знал о безумии женщин и спросил, улыбнувшись криво:

— Что дашь взамен?

Не отводя глаз, вдова ответила:

— Все, что на мне. Я вдвое моложе твоей умершей жены. Пойдём, посмотришь на меня и сам станешь моложе.

Она протянула руки к старику и повторила:

— Только корми моих сыновей. Они будут почитать тебя как отца.

Лидянг отстранил ее руки.

— Я и так кормлю…

— Нет, только их, — женщина сделала шаг навстречу старику, — как всякий отец кормит только свою семью и наслаждается только своими женами.

Тут проснулся дребезжащий голос Лидянга:

— Другие пусть подохнут?

— Пусть, — сказала женщина и заплакала, поняв, что ее постигла неудача.

— Э-эх, росомахина дочь, — протянул Бобер. — Не показывайся мне, а то отхлещу постромками. Как настоящий муж.

Являна Лучик, первой узнав о том, что старик отругал мать двоих мальчишек, первой кинулась на оставшуюся добычу. Родич Йехи был занят без остатка вдовой Передней Лапы, и Являна сама пришла к великану и сказала, что он может ходить, опираясь на ее плечи, — и так увела сына тунгуса в тайгу. В стойбище она вернулась под вечер и просила мужчин — к тому времени мы вернулись с охоты, — чтобы те привели домой Йеху.