– Меня сами игры интересуют мало, – ответил я. – А вот стриптиз… Ты бы точно не утерпела, верно?.. Ладно-ладно, не шипи, я вижу, устала и раздражена, таких женщин лучше не трогать. Можешь лечь на коврик. Или подремать вон в том кресле, почти целое. Рассвет через два часа. А день через пять.

– А день не с рассвета?

– Рассвет в это время года в три часа. Кто теперь встает по солнцу, как неандерталец?..

Она негодующе хрюкнула и села на пол, скрестив ноги и прислонившись к стене, дескать, йоги могут спать и вот так, выкуси.

Похоже, в самом деле заснула, даже завидно, никакой тебе тургеневскости в современных женщинах, либо стервы, либо дуры, хотя, конечно, все мы с готовностью выбираем дур, но Ингрид не вписывается ни в одну из категорий.

Через час я сказал строго:

– Хватит спать! Госдеп никогда не спит, козни строит мировому капитализму!..

Она распахнула еще сонные глаза, но тут же взгляд стал строгим и настороженным.

– Уже?

– Можем выдвигаться, – сказал я. – Улица опустела. Поправь платок, лицо должно быть хоть и строгое, но благочестивое.

– Это как?

– Откуда я знаю, – буркнул я. – Сингуляр ничего не чтит в этом уходящем мире разумных питекантропов.

– А ты уже сингуляр?

– Готовлюсь. Запомни, на встречных не смотри так уж прямо. Это неприлично. Хотя ладно, если что, ты берберка. Или бедуинка. На выбор. Правда, выбор что надо?

Она спросила шепотом:

– А что за берберизм?

– У них женщины рулят, – сообщил я. – Матриархат. Хорошо хоть мужчины пока без чадры ходят.

– Жаль, – сказала она мстительно. – Я бы выжгла на тебе свое клеймо, чтобы все знали мою принадлежность!

– Ого, – сказал я, – Ахматова?

– Цветаева, – ответила она, но я уловил в ее голосе сомнение.

– Блин, – сказал я потрясенно. – Ты что, и читать умеешь?

– Нет, где-то услышала. В стрип-баре.

Разговаривая, я ловил все телефонные переговоры в городе и через несколько минут уже знал, что из двадцати трех групп, как сказали бы у нас, бандформирований, хотя сами они считают себя борцами за свободу, всего три выделяются силой, оснащенностью и дисциплиной, как и хорошей воинской выучкой. Остальные просто романтики, уголовники, дезертиры, мародеры и просто искатели приключений, уставшие в свои семнадцать лет от долгой и однообразной жизни.

– Ну, – сказала она в нетерпении, – сколько будем здесь сидеть?

– В ночной клуб восхотелось? – спросил я понимающе. – Погоди, пусть вон те пройдут этой дорогой, тогда и выйдем…

– А кто они?

– Видишь черные повязки на головах? Это гевонги. Одна из по-настоящему опасных групп. В ней в основном обстрелянные бойцы из горячих точек. Конкурируют с ними только хахалцехи, там ребята не такие умелые, но зато все фанатики и шахиды, им поперек дороги лучше не становиться…

Улица заполняется мужчинами с черными повязками, сперва продвигались к ее северной части, но из домов выскакивают все новые бойцы, начался радостный галдеж, я понял, что к хахалцехам прибыло подкрепление, теперь наверняка постараются отжать у соперников власть во всем городе.

Ингрид выглядывала из окна на мгновение, тут же пряталась, что абсолютно правильно, картинка схвачена, а смотреть неотрывно и непродуктивно, и есть риск быть замеченной. Хотя мы уже свои, но кто-то вдруг решит, что женщина осталась одна, нужно срочно оказать ей покровительство…

За окном неожиданно вспыхнула пальба. Я осторожно выглянул, в кузове потрепанного грузовичка толстый мужик с бородищей что-то орет, простирая руки к небу, будто солнцепоклонник. В экзальтированной толпе вскидывают над головой автоматы и палят в небо вовсю, орут, пританцовывают в экстазе и стреляют, стреляют, стреляют…

Ингрид услышала, как я простонал, спросила резко:

– Ты чего? Очень страшно?

– Аж жуть, – признался я. – Это даже не представляю что… Каждый патрон от доллара до двенадцати, в зависимости от типа оружия, а вон у того, видишь, элитный спецназовский винторез?.. патроны доходят до пятидесяти долларов за штуку!…

Она посмотрела на меня несколько странно.

– И что… это тебя беспокоит?

– Еще бы, – воскликнул я. – Сколько денег, сколько денег!.. Да я только за одну гребаную пулю, улетевшую в небо, мог бы купить десяток мышек!.. Не простых, а отборных, с чистыми генетическими линиями! Ты прикинь, какие деньги сейчас улетают, какие деньги…

Она прошипела:

– Пусть лучше в небо, чем в нас!

– Это да, – согласился я, – но какие деньги, какие деньги… Хотя, конечно, если учесть, что в современной войне, чтобы убить одного человека, нужно затратить семьдесят тысяч патронов, то да, я начинаю верить, что человек вообще-то не зря считается главной ценностью!

Она спросила с недоверием:

– Что, в самом деле семьдесят тысяч?

– Даже больше, – заверил я. – Во Вторую мировую войну тратилось всего пятнадцать тысяч, хотя тоже многовато, потому и придумали газенвагены, немцы все-таки народ практичный, экономный, а сейчас вообще какой-то разврат! Семьдесят тысяч патронов, подумать только! Начинаешь понимать тех, кто разрабатывает химическое или ядерное. Бухгалтеры во всем мире ломают головы над калькуляцией, как убивать людей дешевле. Это нонсенс какой-то, любое производство удешевляется, а цена убийства почему-то растет!.. Это непорядок.

Она сказала с тяжелым сарказмом:

– Нужно научиться убивать дешевле?

– Точно, – согласился я. – Нельзя такое тяжелое бремя на экономику и народное хозяйство перекладывать! Если, к примеру, убийство человека удешевить хотя бы процентов на пять, это сразу несколько тысяч школ, детских садов, киноконцертных залов!.. А если снизить стоимость убийства на десять-двадцать процентов, это вызовет подъем экономики и всеобщее процветание!

Она сказала с отвращением:

– Ты не просто свинья, ты чудовище!

Я прислушался к грохоту выстрелов, их стало поменьше, но все-таки то один, то другой чудак выпускает в небо целую очередь.

– Кто им только оплачивает все это?

– Саудовская Аравия, – сказала она зло, – и Штаты. У саудитов дешевая нефть на глубине в два метра, а Штаты… сколько террористы попросят долларов, столько им госдеп и напечатает.

– Почему я не госдеп, – пробормотал я с тоской.

Стрельба затихла, грузовик медленно поехал по улице, а за ним двинулась вся толпа, уже не стреляющая, но дико орущая.

Я выждал чуть, Ингрид то поглядывает на меня, то смотрит в окно, наконец я сказал:

– Выходим. Запомни, ты берберка. Ислам исламом, но у берберов женщины сильные и гордые, оружие носят и управляются с ним не хуже мужчин.