Он поморщился, когда я упомянул вино, но слушал внимательно.

– У мужчины, – продолжил я, – в молодости есть и честь, и совесть, и жажда сделать мир лучше. Потому такие для западного общества опаснее всего. Чтобы защититься от них, на Западе искусственно подняли планку детства, и теперь до тридцати лет мужчины считаются чуть ли не подростками, которым только развлекаться, пьянствовать и заниматься сексом, не зная ограничений ни в возрасте, ни с полом… А потом они станут старыми и толстыми, им будет не до революций.

– Старыми?

– Человек, – сказал я, – предающийся блуду и развлечениям, стареет быстро. Ему еще тридцать, а он уже старик в душе и ничего не хочет менять в обществе, где есть все для его плоти. А что нет места для души, он уже и не замечает.

Абдулла даже подтянулся и расправил плечи, а на лице проступили восторг и почтение. Говорю ясно и просто, ему понятно, тоже чувствует себя приобщенным к высоким знаниям, которые принес этот франк, преклонившийся перед духовной мощью Корана.

Принц сказал жадно и нетерпеливо:

– Да-да, продолжайте!

– Западный человек, – сказал я с искренней горечью, которую они заметили, – раб вещей, а не раб чести. Сейчас важнее всего карьера, собственный домик, «Тесла» последней модели, отдых за границей… Еще в тренде футбольные фанаты, прожигающие жизнь в пабах, стервозные женщины… но нет на Западе моды на защитника веры, семьи, детей, нет почитания жены и матери, нет почтения к мудрецам…

Он в восторге ударил кулаком по колену.

– Золотые слова! Высечь бы их на всех стенах!

– Мы все потребители, – сказал я, – но когда у вас или у меня порвется одежда, мы покупаем себе другую. Это нормально. Но когда покупаете себе другую только потому, что она другого цвета или более известного производителя – это ненормально.

Он сказал уверенно:

– Западные все такие.

Я кивнул.

– Они не виноваты, им это вдолбили в головы, теперь они рабы вещей. Но это для нас стыдно, что мужчина может быть рабом вещей, а не чести, слова, доблести или верности… а они уже это не понимают, что страшно. Им так жить удобнее. А властям удобнее этими существами управлять.

Он покачал головой, на лицо набежала тень.

– Да, я все это видел… но тогда еще не мог понять степени загнивания, слишком завороженный чудесами западного мира.

Я сказал, чуть повысив голос для торжественности:

– Потому все лучшие люди России… да что там России, мира!.. смотрят на халифат с надеждой. У вас может получиться то, что не получилось у нас. С другой стороны, вам сейчас труднее, однако вы видите на нашем примере, где вас поджидают ловушки западного образа жизни…

В гостиную вошел с подносом в руках бедуин, судя по одежде. Я сразу просчитал, еще не видя, что несет четыре чашки с пахучим кофе.

К удовольствию принца, я сразу потянул носом и в наслаждении прикрыл глаза, отдаваясь тонкому и в то же время сильному аромату.

Второй страж появился следом за первым и, чуть опередив, поставил между нами изящный инкрустированный дорогими породами дерева второй столик.

Абдулла наблюдал за обоими злыми глазами, полными подозрительности.

Чашки с кофе на поверхности столика образовали красивый четырехугольник, принц посмотрел на мое лицо, перевел взгляд на Ингрид.

– Пусть женщина возьмет чашку. Когда мы придем к власти, я смягчу ряд строгих законов. Женщина, что до конца стоит за спиной мужчины и подает ему патроны, заслуживает больше, чем быть только матерью его детей. И пусть она сядет ближе.

Я взял чашку и протянул за спину Ингрид. Она придвинулась и села почти рядом, но все-таки на полкорпуса дальше от стола, выказывая мою доминантность и женскую субдоминантность.

С чашкой в руках я сказал осторожно:

– В России на той неделе сделали первый шаг к халифату. Чайдлфришниц наконец-то после долгих дебатов обложили налогом. Сперва хотели, чтобы налог каждой чайдлфришнице равнялся содержанию двух детей до их совершеннолетия, но, как у нас делается, сами испугались своей справедливой строгости и для начала оставили налог в урезанном варианте.

– Это как? – спросил он с интересом.

– Чайдлфришница начнет платить на содержание одного ребенка, но, как предупредили в комиссии по налогам, через год-два его повысят. Все-таки женщина обязана быть матерью. А если женщина эгоистично не желает тратить время и деньги на ребенка, а только на модные сапоги, то ее обяжут тратить на тех, кто рожает детей.

Он довольно хохотнул.

– Я рад! Но этого маловато. У нас таких сразу побивают камнями.

– У вас хорошо, – сказал я с завистью. – У нас бы тоже так делали, но демографическая ситуация не позволяет. Было бы у нас по семь-десять детей в каждой семье! А так с каждым преступником нянчимся, смертные казни вообще отменили, эта мягкость вообще позор для любого здорового общества.

Некоторое время мы пили мелкими глотками, я наслаждался изумительным вкусом и божественным ароматом. Хорошо быть принцем, пусть даже двухсотым, только ради такого кофе можно восхотеть им стать.

Он повел бровью, в гостиную тут же вбежал тот, что приносил чашки с кофе, на этот раз в руках кофейник, а пока он наполнял чашки заново, вошел второй, приносивший столик, расставил блюдца с восточными сластями.

Когда все за исключением бодигардов ушли, я сказал со вздохом:

– И как жаль, что халифат… скорее всего, не устоит.

Принц нахмурился, а боевик застыл в священном ужасе, Абдулла же сразу озверел и схватился за рукоять ножа.

– Па-ачему?

Тут же спохватился и отступил на шаг, понятно, не простой страж, а наверняка один из многочисленной родни, только не настолько же знатной.

– Народ слишком развращен, – пояснил я ему и принцу. – Мы тоже строили халифат, назывался он коммунизмом. Продержались целых семьдесят лет, потому что тогда народ был чище и нравственнее. И женщины наши были все в платках! Посмотрите на фото или плакаты тех времен. Женские головы прикрыты платками, а распускать волосы можно было только в постели… Но яд с Запада протекал в нам через границы и отравлял наш народ. Думаете, ваш не отравит?

Абдулла сунул нож обратно в ножны, а на меня смотрел теперь с жалостью и сочувствием.

Принц сказал угрюмо и с вызовом:

– Мы не проиграем!..

– Вы с западным миром соревнуетесь в неравных условиях, – предупредил я. – Вы говорите людям, что нужно быть чистыми и праведными, а ваш противник говорит им же, что можно оставаться грязными свиньями, можно пить, валяться в грязи, и никто не осудит, потому что это демократия!

Абдулла смотрел расширенными глазами, а принц сказал резко: