«Ты поешь гораздо лучше павлина и даже немного лучше Павлика», – утешила меня Аллегра.

М-да уж, певица во мне пропала, и пропала бесследно. Перед глазами начало проясняться, но голова еще кружилась. Я глубоко вдохнула, и моего обоняния коснулся родной запах театра – смесь духов, грима, талька и особой театральной пыли. Мир наконец-то принял реальные очертания, и я начала соображать, что происходит со мной и вокруг меня.

И тут же почувствовала болезненный толчок в спину. Мимо тенью метнулось нечто низенькое в сером балахоне и вылетело в ближайшую дверь. Но это я осознала позже, мои мысли отставали от происходящего вокруг, как озвучка в плохо смонтированном фильме. Я обернулась, поток еще действовал на меня, голова по-прежнему плыла. На моих глазах странные слова «УХТА» и «ЛАРА», мерцавшие на полупрозрачном занавесе, поплыли навстречу друг другу, игриво поменялись буквами и сложились в одно слово: «ХАЛТУРА». Я пригляделась, но так и не поняла, из чего сделаны буквы, игру которых можно было разглядеть только сквозь поток. В уголке мерцала какая-то фиговина – то ли плохо нарисованный кукиш, то ли крендель. Только вывернут он был самым противоестественным образом. Попытаться перерисовать такую штуку – верный способ по-быстрому свихнуться.

Да, размашисто – использовать занавес в качестве скрап-работы! Казалось, что воздух вокруг него плотный и осязаемый, словно марево. Я вспомнила, что раньше по окончании спектакля занавес целиком поднимали вверх, а тут он застрял на половине. Но как же предупреждение Кодекса? Сколько в зале зрителей? Человек пятьсот. И этим троим ничего не сделалось? Или это не они тут занавес испортили? Кто же тогда автор?

– Не смотри, – сказала Аллегра. – Нерадостное зрелище! Не для нас.

Я отвернулась и наконец-то заметила, что мой помощник держит за шиворот двух девиц в серых балахонах, держит легко, как цыплят, а те извиваются и пытаются дотянуться ногтями до его лица или лягнуть его между ног. Открытки с птицами валялись у них под ногами.

– Хозяйка… – пробасил Сергей.

И от самого слова, и от интонации, с которой он это произнес, у меня мурашки по коже побежали – не каждый день удается покомандовать личным Терминатором.

– Хозяйка, одна смылась. У меня только две руки. А с этими что делать?

– Держи их покрепче.

И только тут я обратила внимание на листок бумаги, который все еще держала в руках. Программка-то ветхая, как из музея. Желтые странички, мятые уголки и рваные края. Я заглянула внутрь. «Фауст» – его в нашем театре сто лет как не ставили. Опять же, фамилии незнакомые, да еще и с буквой «ять»… Вернулась к обложке – фоном служил нотный лист, к которому была приклеена фигурка – дама в белье викторианской эпохи, нарисованная тушью и довольно грубо вырезанная из желтой бумаги. Слева от дамы теснились две пустые картинные рамы, одна в другой, внутри сидела птица. Открытку украшал скрипичный ключ, мозаикой сложенный из крохотных стеклышек. При удачном попадании света ключ казался цельным, прозрачным и сияющим.

Кристофоро Коломбо, а ведь это же скрап! Меня едва не утащило в Меркабур, а такое не случается на пустом месте. Но скрап очень старый, еще дореволюционный, этой программке и впрямь сто лет, а то и больше. Сверху, над дамой, красивым стройным почерком с завитушками было выведено несколько строк. Начало первой пропало вместе с оторванным уголком, а во второй чернила расплылись так, что ничего не разберешь. Все, что мне удалось прочитать: «…языками человеческими и ангельскими».

А откуда она у меня взялась, эта программка?

Я огляделась по сторонам. Поодаль, возле кулисы, стояла девушка, которую я поначалу приняла за декорацию, и махала нам рукой. Она была похожа на растолстевшую фею, которой стало мало ее волшебное платье, волосы прятала в кубышку и носила толстенные очки, как у черепахи Тортиллы. С некоторой натяжкой я могла бы принять ее за зрительницу – мало ли какие странные дамы в театр ходят, но в «Аиде» она точно участия не принимала. «В таком платье не потеряешься», – верно заметила Аллегра. Наряд девушки – пышный, яркий и многослойный – скорее мог бы быть костюмом из какой-нибудь романтической постановки вроде «Волшебной флейты» Моцарта. Кристофоро Коломбо! Такое чувство, что я притащила ее с собой из Меркабура. Иногда трудно быть скрапбукером и не свихнуться. В последнее время я что-то слишком часто пытаюсь это сделать.

К нашей странной группке между тем спешили несколько контролеров. Толстая фея подавала мне какие-то знаки и беззвучно что-то говорила, выразительно складывая губы, как сурдопереводчик. Я вопросительно приподняла брови, тогда она сложила руки рупором и закричала:

– Пойдемте, скорее!

Я наклонилась и подобрала карточки с птицами. Мне безумно хотелось порвать их в клочья, но куда полезнее будет разобраться, как они работают. Скрепя сердце, я сунула открытки в сумку и скомандовала Сергею:

– Тащи их за мной!

– Как скажешь, хозяйка.

Вслед за феей в очках мы бросились за кулисы – сначала я, несколько пошатываясь после возвращения с Того Света, потом мой Терминатор с брыкающимися девицами под мышками. Мы проследовали вдоль каких-то декораций, мимо взволнованных жрецов в подтекшем гриме, потом спустились по черной лестнице, пока, наконец, фея не распахнула перед нами неприметную дверь с табличкой «Техническая комната». Я втолкнула всю компанию внутрь, и только потом она включила свет. Лампочка освещала комнату слабо, но внутри оказалось довольно просторно. Вдоль стен стояли стеллажи с ячейками и какие-то шкафчики, в углу расположился хозяйственный арсенал уборщиц. Этим в халатах тут самое место. Хотя нынче, пожалуй, и уборщицы лучше одеваются – все больше в синее да зеленое, почти как врачи. Снаружи доносился шум – недовольные зрители расходились по домам.

Сергей запер дверь, а потом привалился к ней спиной. Девицы вжались в стену и смотрели на меня исподлобья. Толстая фея тяжело дышала, держась за бока.

– Простите, вы не могли бы отдать мне программку? Это очень ценный экземпляр, – попросила она, едва отдышавшись.

Голос у девушки был тонкий, почти детский, каждое слово она подкрепляла выразительным жестом и заметно картавила. Такими голосами не поют, или я ничего не понимаю в опере.

– Извините, а кто вы? – Я протянула ей программку. – То есть спасибо вам большое, но все-таки, кто вы?

– О, я самый главный человек в опере. – Улыбнулась фея и вытерла вспотевший лоб кружевным платком. – Только я знаю, какое сегодня настроение у всех и каждого в театре, перепил ли сегодня кофе дирижер и хорошо ли спал после обеда ведущий тенор. Не успеет начаться спектакль, а я уже чувствую, будет ли все хорошо или надо быть настороже.

Кристофоро Коломбо, я, наверное, все-таки застряла в Меркабуре, и все это, начиная с того момента, как я обнаружила себя в кресле в квартире Аркадия, происходит не в реальности, а на Том Свете. Пора брать ситуацию под контроль.