Несколько раз «мой» бандит чуть не продырявил меня насквозь, в один момент рубанул мечом так резко, что срезал кулон у меня на шее – я еле уклонилась. Мгновение спустя выяснилось, что это был мой любимый кулон, теперь печально разбившийся о камень дороги. Единственная из моих вещей, не считая нижнего белья, которая пробыла со мной все время с начала нашего приключения. Более того: единственная из вещей, сохранившаяся у меня с эпохи До-Зайверино… Мне его когда-то подарила Финна: стеклянный цветок дурмана с тычинкой-глазком. "Разобьется — влюбишься!" — завещала подруга.

Я посмотрела на бандита. Нет. На суженого он никак не тянет.

— Вот это было зря, — мрачно сообщила я и, рисково поднырнув под блеснувший меч, сбила противника с ног подсечкой.

Бандит потерял равновесие и упал. Я резко выбила меч у него из руки и планировала уже с гиканьем прыгнуть сверху, чтобы негодующе придушить, но мне помешала сделать это серия последовательных щелчков.

— Джерри! – услышала я окрик Тилваса Талвани.

Арбалеты.

Гурх, арбалеты.

Я же сама про них говорила, а теперь…

Я невольно вжала голову в плечи, ожидая своего неминуемого превращения в решето, но ничего случилось. Лишь перед глазами промелькнула тень — кто-то длинный и лохматый красивой рыбкой пролетел мимо меня, падая на землю.

Это был Тилвас.

В полёте он странно дергался... А теперь лежал, пробитый полудюжиной болтов, и нежно-зеленый мох под ним быстро раскрашивался кровью.

Один болт торчал прямо из горла. Глаза артефактора закрылись.

Все как-то разом замерли...

Странный эффект, снова и снова возникающий в бою: казалось бы, обе стороны готовы к смерти, даже жаждут ее, но когда кто-то погибает на твоих глазах – друг ли, враг ли, — ты на мгновение цепенеешь. Так и сейчас: на несколько долгих ударов сердца над темным ущельем повисла тишина.

— Нет, — как-то тупо и деревянно сказала я, ошарашенно глядя на тело аристократа. — Нет!

— Да, — громогласно возразил один из разбойников, видимо решив, что это — лучшее время для переговоров. — Отдавайте изумруды, не то вас постигнет судьба вашего друга.

— Вот теперь вам точно конец, — вместо этого так тихо и с такой нежной улыбкой сказал Мокки Бакоа, что бандиты вокруг него невольно подались назад, хоть и были на голову-две выше вора.

Я же смотрела только на Талвани.

Чувство несправедливости и тупой, до кишок пробирающей горечи затопило меня целиком, и я вдруг поняла, что никак не была готова к такому. Пусть даже мы столько раз сталкивались с опасностью за эти дни. Мне казалось, если Тилвас или кто-то из нас и погибнет, то точно не в таких обстоятельствах. Это было несправедливо и так... буднично. Он столько лет боролся со своей старой смертью, чтобы вот так прыгнуть и вместо меня поймать шесть смертельных ран — при том, что мы, мягко говоря, не стали друзьями — колкостей в наших беседах было куда больше, чем близости... Хотя нам было о чем помолчать, и о чем пошутить, и каждый раз эти молчания и шутки становились для меня как будто ценнее.

— ...Вам конец, — ледяным тоном повторила я вслед за Мокки, чувствуя, как глаза затапливают жгучие слезы.

И, кажется, бандитов пробрало. Если на такую же реплику Бакоа они среагировали мелкими подрагиваниями и лишь лёгкой потерей самообладания, то мои слова заставили их открыть рты и выронить оружие из рук.

Впрочем, мгновение спустя, когда я сморгнула слезы, оказалось, что это не я причина такой моральной разрухи в рядах противников.

Просто бледный как тенистая поганка низинных болот Тилвас Талвани захрипел, сел и окоченевшими пальцами с мерзким хрустом вырвал из своего горла арбалетный болт.

А потом из груди. Еще из груди. Из живота. И так далее.

Каждый раз эту операцию сопровождал фонтанчик алой крови, но уже полсекунды спустя дыры на теле артефактора начинали светиться перламутрово-коралловым цветом — ночь вокруг нас засияла, как день.

Тилвас поднялся во весь рост. Выпрямился.

Потоки света лились от него во все стороны. Глаза нестерпимо горели оранжевым, а вокруг тела вились маленькими смерчами черные искры. Крошки земли, мох и трава как будто бы отползали от Талвани, оставляя артефактора одного в круге тьме и огня.

— Вам... — странным двоящимся голосом начал аристократ.

— Конец, — шёпотом согласились бандиты и сиганули кто куда.

***

Мы с Мокки, прикрыв глаза от яркого света, молча смотрели на Тилваса Талвани.

Тилвас морщился, рефлекторно крутя в пальцах вырванный арбалетный болт. Вокруг была тишина и смолянистая чернота лесной дороги, и только он торчал посреди тракта, как свечка, неловко переступая с ноги на ногу. Вдалеке затихали перепуганные вопли разбойников.

— Ты что, раньше не мог сказать, что светишься? — вздохнула я. — Сэкономили бы на фонариках!

— Чтобы ты каждый вечер пыталась меня убить? Это было бы до пепла неразумно, Джеремия. — Талвани усмехнулся. — У тебя слеза на щеке, кстати. Должен сказать, я польщен тем, с какой готовностью ты стала меня оплакивать.

— И не мечтай. Просто от моего противника резко воняло луком.

— Это так не работает, милая. Он же не луковица на ножках.

— Может и луковица. Ты ведь не дал мне его расчленить, чтобы проверить.

— Ну, тем более: плакать не с чего. В случае луковицы ты начинаешь, когда свежий сок вытекает из…

— Да заткнитесь уже, а! — закатил глаза Бакоа, нервно вытирая кинжал о сорванный лист папоротника. Мокки нужна чистота, идеальная чистота и немедленно. До ужаса щепетильный убийца. — Ладно раньше у меня Джеремия треплом под боком была, но когда вас двое никак не умолкнет — это похоже на персональную преисподнюю.

— А ты чего такой злой? — фыркнул Тилвас. — Ты хотел драку — ты получил драку, вор. Что не так-то?

— Мало, — односложно ответил Мокки и, подняв с земли ловко срезанный у кого-то кошель, стал педантично и сухо пересчитывать в нем монетки.

— А еще, — он мрачно крутанул один золотой на ладони, — у нас теперь нет транспорта. И я буду лжецом номер один в этом мире, если не скажу, что меня просто задолбало шляться пешком.

Дилижанса и впрямь у нас теперь не было. Лошади, перепуганные дракой, умчались вместе с каретой. Судьба кучера осталась неизвестной: либо он был мертв, либо ранен, но той ночью на дороге тело мы так и не встретили.

Мокки продолжал брезгливо вытирать испачканное оружие, лицо и руки. Чуть ли не вылизывался, как кот. Тилвас светился еще какое-то время, прежде чем регенерация перешла в более скромную, незаметную глазу фазу.

— До какой степени тебя можно разрезать, пока ты не умрешь? — спросила я, когда издали мы с Мокки перестали быть похожи на двух придурков, поджегших своего товарища.