– отрезает он. – Но я знал, что рано или поздно настанет тот момент, когда тебе надоест быть просто красивым телом и ты захочешь стать личностью. У тебя слишком большой потенциал, чтобы довольствоваться малым.

Он говорит так, будто прощается. Будто понял, что мосты за нашими спинами сожжены дотла и былого уже не вернуть.

Но я не хочу этого. Не хочу прощаться. Не хочу оставаться одной.

Ведь тогда мне неминуемо придется задать себе вопрос: кто я без него? И я очень боюсь услышать ответ.

– Я… Я не могу… – грудь вздымается от нарастающих рыданий, – не могу без тебя, Антон!

– Тебе так только кажется. Успокойся.

Лицо Пеплова выглядит выцветшим и усталым, будто на его плечи положили всю тяжесть этого мира. Неужели ему тоже больно?

– Нет, не кажется! – в отчаянии я вскакиваю на ноги и хватаюсь за голову. – Без тебя и твоей помощи у меня бы ничего не было! Ничего! – я впадаю в натуральную истерику. – Ни работы, ни даже учебы! Должность секретарши я получила только благодаря минету, учиться продолжаю только потому, что ты замолвил за меня словечко перед Москвиным! Думаешь, я совсем дура и не замечаю очевидных вещей?!

– Успокойся и сядь, – голос Антон звучит строго. – Мне трудно продолжать разговор, когда ты мечешься по кабинету как раненный зверь.

Собираю волю в кулак и медленно опускаюсь обратно в кресло. Руки, сложенные на коленях, ходят ходуном, а в голове шумит, будто от выпитого. Но я держусь. Всеми силами держусь, потому что очень хочу знать, что именно хочет сказать мне Пеплов.

– Ты себя сильно недооцениваешь, Камила. И в этом твоя большая проблема, – произносит он, тяжело вздохнув. – На работу я тебя взял не из-за минета, а потому что у тебя были самые высокие результаты тестирования из всех кандидатов, которые метили на это место. Да и Переведенцевой, проводившей с тобой первичное собеседование, ты очень понравилась. А что касается проблем с Москвиным, то тут дело вообще не в тебе, а в его болезненном прошлом, которое он почему-то проецирует на ни в чем не повинных людей.

– В смысле? – непонимающе спрашиваю я, утирая рукавом блузки слезы.

– Как-нибудь расспроси знакомых о его последнем разводе. Думаю, эта история многим известна, – уклончиво отвечает Пеплов. – Я лишь хочу донести, что конкретно в тебе никакой проблемы нет и не было. Москвин взъелся на тебя без объективных на то причин, и я просто указал ему на это, применив незначительное давление.

Ошарашенно перевожу взгляд с промокшего рукава блузки на Антона и обратно. Несмотря на гнетущую тяжесть, в душе загорается слабый огонек приятного удивления. Неужели он говорит правду, и я действительно не так безнадежна, как думала?

– Я… Я об этом не знала, – потрясенно тяну я, медленно переваривая информацию.

– Поэтому я и говорю, что ты способна на большее, – утомленно проводя рукой по волосам, подытоживает Пеплов.

Минуту, а, может, даже больше мы сидим в тишине. Я нахожусь в полнейшей прострации и обескураженно пялюсь в одну точку. В голове бардак и неразбериха, а в области сердца неприятно потягивает.

Я чувствую, что разваливаюсь на кусочки, словно старая заезженная колымага, но остановить процесс распада не могу. Я полностью обезоружена и дезориентирована.

Пока Пеплов говорил про работу и Москвина, я ненадолго отвлекаюсь от ужасной мысли о том, что он спит с Астаховой. Но стоит ему замолчать, как эта отвратительная информация вновь всплывает в моем сознаний.

Мне вдруг становится так нестерпимо больно, что хочется закричать, бросить в Пеплова чем-нибудь тяжелым, биться лбом о стену… Сделать что угодно, лишь бы вытолкать из себя эту боль с омерзительным привкусом предательства.

Он спит с ней. Спит с другой. Называет ее по имени. Наматывает ее волосы на кулак. Целует в губы, смотрит в глаза и шепчет пошлости на ухо. Он делает с Астаховой все то же самое, что и со мной. Я для него не единственная. Не любимая. Не особенная. Я для него никто.

Тот момент, когда эти страшные слова гремят в голове, во мне умирает что-то маленькое, но очень важное. Возможно, это моя детская наивность, с которой я привыкла смотреть на мир, а возможно – вера в любовь.

Как я теперь могу верить в возвышенность этого чувства, так красиво описанного в книгах, если в жизни меня от него по стенке размазывает? Любовь – это никакое не счастье и не рай. Это кошмарная мука и борьба, в которой ты так или иначе потерпишь поражение.

– Ты любишь ее? – слова вырываются изо рта быстрее, чем я успеваю подумать.

Пеплов, который последние несколько минут, как и я, пребывал в глубоких раздумьях, вскидывает на меня взор и медленно ведет головой сначала в одну сторону, затем в другую. В этом жесте столько надломленности, столько тихой скорби, что на секунду мне кажется, будто парень сейчас пошлет все к черту и скажет, что, кроме меня, ему никто не нужен… Но вместо этого он негромко выдает:

– Я вообще не уверен, что умею любить в классическом понимании этого слова, – его пальцы вновь стискивают подлокотник кресла. – Но, чтобы не вводить тебя в заблуждение, скажу, что отношения с ней я прерывать не планирую.

Словно дубинкой по темени ударили. Аж искры из глаз полетели.

Он не планирует прерывать их отношения. То есть фактически выбор у меня совсем небольшой: либо продолжить быть для Пеплова содержанкой, с мнением которой он не считается, либо уйти. Одно из двух, как говорится. Третьего не дано.

На секунду я малодушно допускаю мысль остаться, попытаться еще раз, со временем по-хитрому повернуть Антона в свою сторону… Но через миг тут же себя одергиваю.

Хватит.

Как я могу ждать от мужчины уважения и верности, если сама себя ни во что не ставлю? Как я могу требовать от него любви, если сама себя не люблю?

Говорят, начинать всегда нужно с себя, и, если это правда, то я жестко нарушала порядок действий. Антон был центром моей жизни, все крутилось вокруг него и для него, и это, увы, было неправильно.

Только теперь до меня доходит, что именно он имел в виду, когда говорил о духовном эгоизме. Думать в первую очередь о себе – не дурно, а, наоборот, хорошо и даже полезно. Самодостаточный человек никогда не будет ставить