Андропов и Пономарев согласно кивали.

Брежнева можно понять. Китайцы просто обнаглели. Спровоцировали большую кровь на Даманском. Но что касается окончательного текста, то конечно же крайностей там не было.

Брежнева смутил нажим на самостоятельность партий. Вот мы «все время говорим, что каждая партия сама решает, сама определяет, сама находит, сама выходит. Одним словом, без конца толкаем формулы, что каждая партия — это как будто разошлись хлопцы по национальным квартирам и не трогайте нас». Тут надо «найти пропорции». Не забывать об интернационализме.

Возражения вызвал и неконкретный подход к демократии. «А что, чехи были против демократии? За какую демократию, надо сказать… Хороша та демократия, которая служит рабочему классу, трудовому народу. Вот это и есть настоящая демократия, а не вообще демократия… Газета „Унита“ может писать против СССР, она может сожалеть о Палахе, она сожалеет, что Дубчека ЦК освободил. Я не могу согласиться с таким пониманием демократии. Если отделаться общими фразами, то это очень плохо».

И, как обычно, Брежнев протестовал против налета «академизма», требовал «ораторского» подхода, усиления ярких, ударных, «пафосных» моментов.

Среди замечаний членов политбюро выделялись замечания А. Н. Шелепина. Практически это был новый текст выступления. Не знаю, что подумал по этому поводу Брежнев, но мы решили, что «железный Шурик» еще не утратил надежд…

* * *

После совещания мы с женой отправились отдыхать в ГДР. Там все было в полном порядке. На севере мы жили на малюсеньком острове Фильм. Утром откроешь окно, а недалеко сидит здоровенный заяц…

Из сюжетов неотпускных запомнился обед с заведующим международным отделом ЦК СЕПГ Паулем Морковски. Именно в этот день, когда мы сидели за столом в партийной гостинице «Хаус ам дер Шпрее», американский астронавт Нил Армстронг должен был сделать первый шаг на Луне.

— Давайте выпьем, чтобы американцы гробанулись, — предложил Пауль.

Моя Петровна чуть не поперхнулась.

Как ко всему привыкший, я предложил, чтобы каждый выпил за то, что он хочет. Так и сделали.

— Утрачиваешь классовое чутье, — констатировал Пауль.

А ведь вне политики это был интеллигентный, умный, обаятельный человек. Через несколько лет, к сожалению, разбился в Ливии. Авария вертолета.

* * *

Вторая половина 1969 года не оставила в памяти значимых ориентиров. Была какая-то подковерная возня вокруг 90-летия со дня рождения Сталина. Она кончилась куцей редакционной статьей в «Правде».

Вместе с тем уже в декабре был объявлен сбор на даче Горького для составления развернутого плана доклада, посвященного 100-летию В. И. Ленина. В обсуждении плана участвовали П. Н. Федосеев (директор Института марксизма-ленинизма), В. И. Степаков (зав. отделом пропаганды), Б. М. Сухаревский (зам. председателя комитета по труду и заработной плате), Александров, Загладин и Бовин. Решили, что план созрел для показа докладчику.

Докладчик сформулировал свои замечания 12 декабря. Он отметил важность, ответственность и самого события, и выступления.

«Когда подумаешь — весь мир, все честные люди готовятся встретить эту дату. Мы получаем сообщения от одной партии, от другой, от третьей, десятой партии.

Уже сейчас нам сообщают через послов, через наших людей, что они будут проводить митинги, прием в партию. Наш народ уже полтора года готовится к этой дате: по этому поводу проходят всякие соревнования, это фиксируется на страницах печати, учреждена юбилейная медаль, учреждены знамена и прочее. Колышется под нами земля. В этот момент надо рассказать о Ленине. В этот момент наша партия должна прозвучать своим голосом на весь мир, причем надо тонко показать ревизионизм, оппортунизм, маоизм и современный ревизионизм. Все это не просто так саблей по-буденновски рубить, а надо найти слова, чтобы шло, как говорят, как по маслу. Мы не можем допустить никаких неточностей, никаких фальсификаций, никакой отсебятины, я бы грубо сказал. Все это должно быть обоснованно и убедительно».

И общие соображения по стилю. «Стиль доклада должен быть в целом приподнятым, торжественным, местами даже с пафосом, но не крикливым. Стиль должен быть ясным, четким, спокойным, деловым. Нужно, очевидно, в меру пользоваться цитатами, но не перегружать доклад. Цитаты подобрать весомые, вошедшие в классические труды и определяющие развитие науки в той или иной области… Доклад не должен быть шаблонным, примитивным, когда об этом говорилось сто раз и приходится говорить сто второй».

Давно известно: стиль — это человек. То, о чем Брежнев говорил, что он говорил, определялось его положением, его функцией. И Хрущев, и Сталин, как лидеры партии, говорили бы примерно то же. Лично Брежнев начинался с того, как он говорит, как он хочет говорить. Трудно представить Андропова, требующего «пафосности», или Горбачева, говорящего без «отсебятины». Именно требования Брежнева к стилю, форме своих выступлений, его оценка времени и среды, в которых он должен говорить, показывают личность Брежнева: странную смесь здравого смысла и искренней веры в юбилейное «колыхание земли», наивности («никаких фальсификаций») и идеологической зашоренности, неотделимой от сплошной фальсификации.

А теперь представьте себе положение тех, кто сочиняет текст. Для данного докладчика и в его стиле. Совместимость не гарантирована. Можно, разумеется, уйти — пусть приходят и сочиняют другие. А если не ушел, гарантированы всяческие переживания. Ведь всегда хотели как лучше, но почти всегда получалось как всегда…

В конце февраля — начале марта состоялось фундаментальное четырехдневное обсуждение. С участием начальства (Андропов, Пономарев, Кириленко, Демичев, Русаков). В принципе одобрили. Общее замечание Брежнева: «Слишком земной доклад. Так не подходит. Нужна значительно более высокая вышка». Тут все загудели, что выше этой «вышки» будет перебор. Вроде бы уговорили. И под конец докладчик жалостливо так вздохнул: «То ли потому, что часто за последние годы говорим слишком много, все кажется знакомым, как будто нет ничего нового. Создается такое впечатление». Тут было трудно возражать, но возражали.

Самое, на мой взгляд, оригинальное замечание принадлежало Пономареву. В тексте утверждалось, что Ленину было присуще чувство юмора. Б. Н. счел, что юмор принижает. Эта юмористическая сценка закончилась, к сожалению, в пользу Пономарева.

Большой, но совершенно пустой разговор состоялся по поводу демократии. Его итог подвел Брежнев: «В буржуазных государствах, конечно, есть демократия. Люди выбирают и голосуют. Но сейчас парламент потерял свое значение, и его функции сходят на нет. А у нас происходит расцвет демократии. Ленин определил расцвет демократии при сохранении руководящей роли рабочего класса, Советского государства и партии». Я так и не понял (ни тогда, ни позже), эти слова насчет «расцвета» — искренняя вера, убежденность или привычная, нужная ложь.

После октябрьского (1964) пленума зашевелились не только сталинисты. Зашевелились и шестидесятники, нажимая на необходимость демократизации по всем азимутам. Брежнев тогда относился к этой теме серьезно. На Старой площади начались даже разговоры — не подготовить ли пленум «О мерах по дальнейшему развитию внутрипартийной демократии, а также демократических норм государственной жизни». Аналогичные настроения оживились в братских странах. События в Чехословакии все это перечеркнули. Только, кажется, болгары успели провести пленум ЦК БКП. Но его решения («О мерах по…») быстро ушли в песок.