Авторы подчеркивали, что демократизация резко поднимет престиж СССР на мировой арене. Усилит авторитет КПСС в коммунистическом движении. Укрепит наши позиции в борьбе с китайскими «раскольниками».

Письмо заканчивалось следующим пассажем:

«Не существует никакого другого выхода из стоящих перед страной трудностей, кроме курса на демократизацию, осуществляемого КПСС по тщательно разработанной программе. Сдвиг вправо, то есть победа тенденций жесткого администрирования, „завинчивания гаек“, не только не решит никаких проблем, но, напротив, усугубит до крайности эти проблемы, приведет страну к трагическому тупику. Тактика пассивного выжидания приведет в конечном счете к тому же результату. Сейчас у нас есть еще возможность стать на правильный путь и провести необходимые реформы. Через несколько лет, быть может, будет уже поздно. Необходимо осознание этого положения в масштабе всей страны. Долг каждого, кто видит источник трудностей и путь к их преодолению, указывать на этот путь своим согражданам. Понимание необходимости и возможности постепенной демократизации — первый шаг на пути к ее осуществлению».

Сейчас, когда трагический прогноз ученых подтвердился, когда Советский Союз рухнул под тяжестью нерешенных проблем, это письмо вызывает острую, пронзительную боль. Тогда, тридцать с лишним лет назад, оно воспринималось спокойнее. Даже соглашаясь в принципе с авторами, я не думал о тупике и катастрофе. Однако после чтения такой «литературы» уже вроде бы привычный, включенный в правила игры разрыв между речами и делами становился более разительным, обнаженным, кричащим. Увеличивалась затрата нервной энергии на «пафосность» и «ударные места».

Что же касается начальства, то, боюсь, помощники и референты блокировали основной поток писем, требующих демократизации. Если же эксклюзивные случаи докладывались, их благие порывы блокировал здоровый инстинкт правящего «класса», понимание, часто интуитивное, того, что пытаются лишить власти или существенно ограничить ее. А тут уж насмерть надо стоять. Вплоть до «крайних мер». Против всякого рода реформаторов работал и огромный массив идущей со всех сторон оптимистической информации, на фоне которой все недостатки были исключительно отдельными, а трудности — временными.

Очередные временные трудности были и у нас. После всех обсуждений, когда мы, не торопясь, шлифовали абзац за абзацем, Брежнев вручил нам «замечания анонима» на 11 страницах. Аноним разносил проект в пух и прах. От нас требовалось отразить «бешеную атаку» сегодняшних оппортунистов, включая директора Института философии, на марксистскую философию. Обвиняя нас в софистике, «мошенничестве», аноним ловил нас на том, что единичное высказывание Ленина о «мирном переходе» от капитализма к социализму мы превратили «в целое учение», и настаивал на обратном превращении. Отвергалось понятие «зрелый социализм», ибо «это пахнет тем, чтобы свести на нет, умалить завоевания социализма 30-х годов». Было рекомендовано не критиковать китайцев, а заявить, что «мы всегда радовались и будем радоваться успехам Китая».

В целом, заключал аноним, «представленный материал недостаточно боевой, наступательный. Ленин и ленинизм — это прежде всего борьба. Борьба была каждый день, на каждом этапе… Нередко борьба эта носила смертельный характер. Никогда враги партии, враги Ленина не успокаивались, не сдавались мирно.

В тексте все это недостаточно учтено. Троцкистов здесь почти нет (лишь раз или два упоминаются они). Нет и бухаринцев, как и других всякого рода оппортунистов, которые раскалывали партию, раскалывали рабочее движение, подвергали ревизии марксизм и т. д. Совершенно слабо, робко и не по-боевому говорится о современных ревизионистах, оппортунистах и т. п.».

На одиннадцать страниц анонима мы ответили восемнадцатью. Сообщили докладчику, что ряд редакционных поправок мы приняли. И дали общую оценку: «Вместе с тем мы считаем своим долгом подчеркнуть, что в главной своей части анонимные „замечания“ представляют собой документ, наполненный совершенно неправильными утверждениями, которые в лучшем случае объясняются недостаточной осведомленностью автора или неправильным пониманием ряда важных ленинских положений, либо же написаны с позиций, коренным образом расходящихся с политикой нашей партии, ее основополагающими документами, решениями ее руководящих органов, а также с коллективными документами международного коммунистического движения». Эта оценка подкреплялась скрупулезным разбором тезисов анонима.

Использовали мы и аппаратные методы борьбы: «Вызывает возмущение и весь тон „замечаний“, применяемые в них приемы полемики. В то время, как другие товарищи, которым Л. И. Брежнев разослал проект доклада, — члены и кандидаты в члены политбюро, секретари ЦК КПСС — по-деловому подошли к его тексту и, полностью одобряя принципиальное направление доклада, стремились помочь улучшить, усовершенствовать его, автор анонимных „замечаний“ повел себя по-иному. Он не стесняется в выражениях. „Это пахнет тем, чтобы свести на нет…“ (с. 6), „ничего общего не имеет с русским языком“ (с. 9), „звучит странно“, „примитивно звучит“, „это просто вульгарно“, „это немножко пахнет очернительством“ (с. 10), — такие и подобные им оценки доказывают только одно: крайне недоброжелательное, нелояльное отношение автора „замечаний“ к проекту доклада, разосланного генеральным секретарем ЦК КПСС».

Подписи: Федосеев, Бовин, Загладин, Александров.

Брежнев, показав с помощью анонима, что на нас точат зубы, с нами согласился, показав этим, что он не даст нас скушать. Но цените…

Докладчик еще был в форме. Говорил с выражением. Во время «ударных мест» зал гремел аплодисментами.

* * *

Назревал официальный визит генерального секретаря ЦК КПСС в Чехословакию. Были споры. Многие утверждали, что пыль еще не осела, могут быть эксцессы. Гусак заверял, что держит ситуацию под контролем и гарантирует полный порядок. Брежнев колебался, но в конце концов решил ехать. «Летаем же мы самолетами „Аэрофлота“», — буркнул он.

Протокольно-торжественная часть была на уровне. По маршруту делегации — толпы с флажками. Погода удалась. Но… «Но» идет от сравнения с визитом Хрущева в Венгрию. Лица толпящихся были другие. В атмосфере, в дыхании масс там ощущались приязнь, доброжелательство. Прага была холодной. Возможно, время еще не зарубцевало раны. Я почувствовал это очень хорошо, когда позвонил своим приятелям, которые «правые». Тяжелые были встречи. Хорошо, что у Брежнева не было приятелей в Чехословакии…

Мне разрешили остаться на несколько дней в Праге. Перебрался из резиденции в ту самую гостиницу, в которой полтора года назад беседовал с Дубчеком. В мой первый самодеятельный вечер в гостинице появился Гусак. Его привез мой «левый» приятель Богуш Хнеупек. Просидели в ресторане до утра. Говорили «за жизнь». А жизнь во времена «пражской зимы» строилась по принципу: «Кто был не с нами, тот против нас». Из партии в массовом порядке, сотнями и тысячами, исключались коммунисты, поддерживавшие Дубчека, выступавшие против «интернациональной помощи». Мне представлялся более правильным, работающим не на раскол, а на стабилизацию, лозунг Кадара: «Кто не против нас, тот с нами».