— У меня ноги болят. И голова…

— Это моя голова скоро лопнет от твоего нытья. А с твоей-то что случилось?

— Не знаю. Болит.

— Так, — начинаю закипать, — что ты от меня хочешь?

— Не знаю.

— Могу дать снайперскую винтовку.

— Зачем? — теряется она.

— Застрелишься.

— Не надо!

На каменистом берегу разуваюсь и закатываю штанины. Попутно предупреждаю девицу о стремительном течении ледяной воды; прошу идти за мной след в след и не отставать.

До середины «фарватера» Ирэн послушно следует наставлениям, однако течение «ручейка» берет верх над ее стройными, изнеженными городской жизнью ножками. Легковесная девица понемногу отклоняется от заданной линии и, когда до сухого бережка остается шагов пять, теряет равновесие и плюхается в воду.

Бросаю ранец на камни, оборачиваюсь.

Приблуда сидит посреди мелкой лужи и заливается горькими слезами…

Ладно, поплачь, а я пока коньячку хлебну. Достаю из нагрудного кармана плоскую флягу, отвинчиваю пробку, делаю один глоток, другой…

— Ты сторонница бездетных браков?

— Нет. Не знаю… А что?

— Хочешь застудить придатки? Или как там они у вас называются?…

Сидит. Вся из себя брошенная и обиженная.

Возвращаюсь, подхватываю «несчастье» на руки, несу к берегу. Аккуратно поставив на сухие камни, приказываю снять мокрые брюки, выпить коньяка и согреться на солнце.

Горе луковое беспрекословно подчиняется.

Наблюдая за ней, вспоминаю содержимое сумки, которую я велел оставить в ставропольской квартире. Боже, чего там только не было! Полтора килограмма всевозможной косметики и маникюрный набор из двух десятков предметов; купальник и резиновые тапочки; пяток блузок и столько же трусов; лаки и щетки для волос… Из всего этого сейчас сгодился бы сухой купальник. Впрочем, и так не растает.

— Пошли, — тяну ее за руку. — Поищем удобную стоянку для обеда и отдыха…

Расположившись на небольшой ровной полянке посреди смешанного леса, мы перекусили холодными консервами, выпили коньячку и крепкого кофе из термоса. Теперь самое время поваляться на прохладной травке и набраться сил перед последним марш-броском. До цели остается протопать километров пять. Для меня это — часовая прогулка неторопливым шагом, а для Ирэн — пеший поход от Рязани до Тибета.

Я понемногу привыкаю к ее наивной простоте, к полному отсутствию стеснения и других комплексов. Надевать мокрые брюки она наотрез отказалась — так и шлепала от реки в стрингах, распугивая по пути лестных сорок. На месте временного бивака первым делом скинула кроссовки и пятнистую куртку, оставшись в вызывающем сером топике со светлыми разводами.

Кажется, она и вправду устала: употребив крепкого алкоголя и немного перекусив, прилично захмелела; улеглась рядом, нахально пристроив голову на моем животе. Лежит и несет всякую чушь. При этом постоянно вертится, отчего топик съезжает вбок, поочередно обнажая то левую, то правую грудь…

Вот опять. Манерно вытянув к синему небу голую ногу с чумазой пяткой, лепечет непослушным языком:

— И вообще, Паша! Куда мы идем?

— Мы не идем. Мы лежим.

— Лежать я могла бы и на волжском пляже. — Она подносит к моим губам свою сигарету. — А сюда мы ради какого члена приехали?

Затягиваюсь слабым дымком и наблюдаю за набухающим соском на ее левой груди. Не ко времени…

— Это ты у своего дружка-долбоящера спросишь: какого члена его сюда понесло?

Ирка раскрывает рот для эмоционального возражения, но… вместо этого выдает мычание из-под моей ладони. Надоело ее одергивать, поэтому попросту зажимаю рот. Реакция на это следует своеобразная: девица одним движением перекладывает мою руку со своего лица на грудь.

«Однако!» — как говаривал незабвенный Ипполит Матвеевич.

Утром в ставропольской квартире обошлось визуальной оценкой ее достоинств, теперь барышня предлагает непосредственный контакт. Ладно, черт с тобой, никакого морального криминала я в этом не нахожу…

Да, сиськи у барышни в полном ажуре: упругие, среднего размера. Мне всегда такие нравились.

— Я хочу сказать тебе всю правду… — томно шепчет Ирка и целует меня в шею и подбородок.

Какая прелесть. Подремать, что ли?…

Отвечаю отеческим поцелуем в лоб и тащу с ветки высохшие камуфляжные штаны.

— Вставай, золотце, труба зовет…

…Перемещаемся вдоль Армхи.

Идти тяжеловато: уклон реки — полторы сотни метров на каждый километр. В низовьях русло скрыто в густой «зеленке», а вот дальше, по мере подъема, вырисовывается проблема — лес кончается. Склон над восточным берегом также гол, за исключением небольших вертикальных «прожилок» из растительности. Хребет Юкуруломдук пока скрыт хвойником, но впереди — через пару километров и он окончательно лысеет.

«Выбора нет, — заканчиваю осмотр ландшафта. — Продвинемся берегом, а дальше займемся поиском укромного местечка для лагеря…»

Мой план незатейлив: я хочу выбрать скрытую позицию и дождаться появления Юрки. Почему я уверен в его появлении? Ну, во-первых, приходится исходить из его же упрямого намерения побывать в тех местах, где пропал старший брат Андрей. Пропал он здесь — это абсолютно точно, и человек, назвавшийся Волковым, должен привести младшего Ткача именно сюда. Во-вторых, я ощущаю нутром, что запутанная история с появлением «Волкова» и беспалого Бунухо Газдиева каким-то образом связана с таинственным сооружением, якобы построенным немцами во время Второй мировой войны. Если, конечно, дедушка Зама (да простит он мой цинизм!) не рехнулся раньше, чем поведал родственникам о встрече с немцами в давнюю голодную годину.

Через час мы с Ирэн на месте.

Для обустройства бивака мной подобран клочок леса, случайно затерявшийся на высоте ста пятидесяти метров над ручьем Армхи. Здесь река действительно смахивает на тонкий ручеек, а немного повыше на дне ущелья раскинулся ледник — прародитель этого ручейка. Крутой склон хребта, на котором принял последний бой Андрюха и по которому сошла лавина, находится строго напротив нашего «наблюдательного пункта». Во второй половине дня солнце нырнуло за хребет, склон затенен и видимость не ахти. Зато завтрашним утром светило появится за нашими спинами и картинка предстанет во всей красе. Впрочем, и сейчас ни одно движение на испещренной «лунной» поверхности не скроется от внимательного взгляда.

Бросил на землю ранец, с любовной аккуратностью устроил на нем оружие и изучаю «объект» при помощи мощной оптики. Никого. Ни единого намека на рукотворное сооружение. Но чертовски красиво! Даже уставшая Ирэн по достоинству оценивает великолепный вид: безмолвствует и наслаждается.

— Хорошая позиция, — опускаю бинокль. — Остаемся здесь.