Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спрыгиваю с брони, неспешно направляюсь к дому…
Большой кирпичный дом — мечта любого ингуша. Дом обязан быть кирпичным, ибо все остальные материалы и архитектурные изыски исключаются на стадии проекта. Дом может быть точь-в-точь таким же, как стоящий напротив или рядом, но главное — превзойти соседский по размеру. Новаторства в бытовом обустройстве не приветствуются. Для чего? Все должно быть однообразно, включая мебель, посуду, одежду.
— Здравствуйте. Газдиевы здесь проживают?
Пожилая женщина лет шестидесяти пяти боязливо смотрит на грозные бронированные машины, застывшие на дороге; на курящих рядом с ними вооруженных людей.
— Здесь, — говорит она с заметным акцентом.
— Меня интересует Зама Газдиев.
— Проходите, — отворяет она дверь. — Только он болеет. Давно болеет и почти не встает.
— Как его отчество?
— По-русски: Зама Хамиданович.
— Понятно. Говорить-то может?
— Может. Когда захочет…
Сняв форменную кепку, захожу в дом. Внутри все по-простому. У окна большой комнаты сидит старый восьмидесятилетний дед. Седой, крупный, с узловатыми натруженными руками.
Здороваюсь. Дед не поворачивает головы и не реагирует. Подхожу ближе и обращаюсь сообразно обычаю вайнахов — называю отчество перед именем:
— Хьамидан Зама, я неплохо знал вашего сына — Бунухо Газдиева.
Ноль эмоций. Взгляд бесцветных подслеповатых глаз бесцельно блуждает по далеким вершинам.
— Хьамидан Зама, Бунухо просил показать вам это, — достаю из кармана старые четки.
Дохлый номер — дед ничего не слышит. Или не хочет слышать.
— Тебя как звать, сынок? — трогает мою руку женщина. По взгляду понятно — четки ей знакомы.
— Павел, — отдаю ей фамильную вещицу, — только это к делу не относится.
— Бунухо — наш средний сын. Что с ним? — спрашивает она дрожащим голосом.
— Прежде чем я расскажу о Бунухо, хотелось бы кое-что услышать от вас.
Женщина обессиленно садится рядом с дедом.
— Спрашивайте…
— Бунухо знал от отца какую-то тайну.
— Нет у нас никаких тайн.
Смотрю на нее в упор. Молчу.
— Разве это тайна! — всплескивает она руками. — В сорок втором году родители отправили Зама с его братом Къонахом через перевал в грузинское село. Здесь было голодно, вот и нашли какие-то вещи для обмена на овец. На обратном пути братья наткнулись в ущелье на немецких солдат, и те стали в них стрелять. Къонаха убили, Заму ранили…
Женщина вытирает скупую слезу. Посмотрев на старого мужа, прикасается к его темной жилистой ладони.
— Зама дождался, когда немцы уйдут, и пошел в родное село. Еле дошел, потерял очень много крови…
— Мне очень жаль вашего мужа, — произношу я мягко. И настойчиво добавляю: — Но это не все. Потому что это — не может быть тайной.
Покосившись на мужа, она тихо говорит:
— Зама рассказывал, будто они с братом успели заметить железную дверь.
— Какую дверь? — ползут на лоб мои брови.
— Кажется, немцы что-то построили на склоне, а вход замуровали этой дверью. И… еще один немец — не из тех, что стреляли — сказал, будто внутри спрятана смерть.
Так-так-так. Уже теплее.
— А по какому ущелью шел ваш муж в сорок втором?
— Над Армхи шел — точно знаю. Наши мужчины всегда там ходили. Через перевал, по леднику и от самого ее истока…
Все сходится. Она упомянула о том проклятом склоне, по которому пронеслась лавина, забрав с собою Андрея и еще двух ребят 17 февраля 2005-го.
Все сходится. Юрка и тип, называющий себя Волковым, тоже собираются попасть на тот склон.
— Павел, ты обещал рассказать о нашем среднем сыне, — теребит женщина четки.
Смотрю на несчастных одиноких стариков и понимаю, что весь праведный гнев по поводу воспитания бандитского пополнения улетучился. Во-первых, и старики, судя по всему, недовольны выбранной сыном судьбой. Во-вторых, и мы тоже не святые.
— Его убили? — шепотом спрашивает мать.
— Нет, — качаю головой. — В последний раз мы встречались в Саратове дня три или четыре назад. Он был жив. Правда, не вполне здоров. Вроде бы… упал с мотоцикла.
Взгляд женщины теплеет. Она благодарна за добрую весть.
Прощаюсь с женщиной и иду на улицу к Топоркову.
— Достань карту.
Тот разворачивает измочаленные листы на покатой броне; вместе находим хребет Юкуруломдук и его восточный склон, спускающийся к ущелью ледником и истоком Армхи. Прикидываем расстояние…
Тычу пальцем в окраину села Ольгети, что в десяти километрах к востоку от села Джейрах и на полпути к нужной точке:
— Выбросишь нас здесь и вернешься на Военно-Грузинскую дорогу.
— А ты дальше пешком?
— Пешком. На технике там лучше не светиться.
— Без проблем, командир.
— Павел Аркадьевич, — вмешивается Бивень, — может, кого из парней прихватишь, на всякий случай? Неспокойно в горах-то.
— Нет, — качаю головой.
Лешка Топорков не сдается:
— Возьми хотя бы парочку радиостанций.
— Не нужно. Возвращайтесь на трассу. Неровен час — хватится местное начальство…
Россия, Кавказ, юг Ингушетии
Наше время
— Мне нужен горячий душ. Я хочу счастья и свободы. Мне стринги врезались в попу…
Третий час мы маршируем вдоль лесистого и довольно крутого склона, и все это время в лесу не смолкает ее плаксивый голос.
Детский сад. Ну, просто шортики на лямках!
Я, естественно, иду первым. Само собой, пру на спине тяжелый ранец, а на плече — «Винторез». И еще я подбадриваю свою спутницу, частенько останавливаюсь — жду, пока она изволит догнать. Ругаю себя последними словами, что согласился взять Ирэн в неблизкое путешествие.
Протопав километров восемь, подходим к месту слияния двух рек — Армхи и Шандоя. Шандой огибает хребет Юкуруломдук с запада, а Армхи — с востока.
— Больше не могу! — опять заводит Ирэн знакомую песню.
Подаю руку и помогаю спускаться вниз.
— Терпи, коза — антилопой будешь.
— Все равно не могу, — хнычет она и виснет у меня на шее.
— Видишь, впереди блестит узкая речушка?
— Вижу. Только это не речушка, а ручей.
— Не имеет значения. Сейчас форсируем ее, продвинемся метров на пятьсот и встанем на длинный привал.