Но хоть бы кто-нибудь! Хоть бы кто-нибудь вспомнил о людях, которые тут мокли и мерзли, отбирая пробы! Кто помянет труженика В. А. Панарина, который несмотря ни на что и вопреки всему делал здесь свою работу?! Благодаря ему будут сколочены состояния, прогресс скакнет вперед, а он не получит даже крестика на могилу! Нет, пусть киношники меняют текст моего интервью – я помяну его на всю страну! Может, и родственники найдутся…»

«…Не валяй дурака, Америка,

Не обидим, кому говорят,

Отдавай-ка землицу, Алясочку,

Отдавай-ка родимую взад!…»

Песня группы «Любэ», хит 90-х годов. Образец полного непонимания исторических, экономических и природных реалий. Но весело!

Почти не работая веслами, пользуясь силой приливного течения, передовые байдарки обогнули скалистый мыс. Гребцы увидели за ним нечто, что заставило их оживленно переговариваться. Иван рыкнул на гребцов своей байдары, они быстрее заработали веслами.

За мысом открылся вид на бухту. Скалистые берега, покрытые лесом. Кое-где по широким распадкам до самой воды сползают языки льда. Выше – близ вершин – они сливаются в сплошной снежно-ледяной покров, ослепительно сияющий на солнце. В бухте полно островов и островков – и совсем маленьких, голых, и больших, на которых растут кусты и деревья.

Только Ивану было не до красот природы. Почти вся поверхность воды и полосы немногих пляжей были полны жизни – темные пятнышки, точки и черточки перемещались, исчезали и появлялись вновь. Первая мысль была: «Это птицы! Все кругом обсели и по воде плавают!» Глаза видели, но разум отказывался сразу поверить в такую удачу – бобры…

Иван был достаточно опытным партовщиком, и быстро сообразил, что сейчас начнется: «Ошалеют партовые, кинутся в самую гущу, начнут стрелки метать. Распугают зверей, половину упустят. Никак такое не можно!»

Грозный матерный крик возымел действие. Партовщик орал на байдарщиков, те на тойонов, а последние – на партовых, простых гребцов-охотников. В итоге имеющихся в наличии почти ста байдарок с лихвой хватило, чтобы перекрыть все выходы из бухты. Потом флотилия перестроилась, в заграждении осталось только четыре десятка байдарок, а остальные начали планомерную бойню.

Двулючные байдарки шли вдоль берега. Там, где обнаруживалась залежка, охотники высаживались, отрезая зверям путь к воде. В ход шли дубинки и палки. Забить бобра на суше это совсем не то, что справиться с матерым котом-секачом, бобры – они мирные… Тушки не обдирали сразу – стаскивали в байдары и везли дальше. Эта добыча была самой ценной – шкурки без дырок от гарпунов.

До вечера охотники успели пройтись по всем залежкам вдоль основного берега и на большинстве островов. Иван приказал становиться на ночевку – пока не стемнело. Нужно было ободрать шкурки и, главное, расписать добычу между участниками. Мало кто из партовых находился здесь добровольно – кого-то гнали долги, кого-то заложники-аманаты. Дома почти у всех оставались семьи, которые надо было как-то содержать. А за добытого бобра дадут товары – одежду, табак, может быть, еду…

Собрав десяток наименее удачливых охотников-чугачей, Иван повелел им вновь загрузиться в байдарки, взять сеть и отправляться назад вдоль берега. Там – недалеко от стоянки – в бухту впадала небольшая речка. Когда на ее устье подчищали бобровую залежку, он приметил в речке красноватые спины лососей. Завтра будет не до рыбалки, а есть что-то надо. Партовые вполне обойдутся бобровым мясом, а русские им брезгают.

Однако рыбалки не получилось – и получаса не прошло, как чугачи примчались обратно словно за ними гнались:

– Что за дела, мать вашу?!

– Индейцы, начальник! Там индейцы!!

– Та-ак, – протянул Иван и злобно выругался. – Только их здесь и не хватало! Ну, сказывайте порядком – где и скока.

Оружия в партии было мало и, самое главное, имелся ясный приказ правителя: чуть что – уходить немедля и боя не принимать.

Выслушав сбивчивый косноязычный рассказ эскимосов, Иван испытал облегчение: «Похоже, у страха глаза велики. Видали вроде как человека. Вроде как с берега в кусты шарахнулся. Кому ж тут быть кроме индейцев? А они чугачам первые враги – исконные. Вот и наклали в штаны с перепугу. Может, и не колош вовсе, может, мишка-пестун балует? – Гипотезу свою Иван в слух не высказал: – Пусть и дальше боятся. Вот их-то сторожами в ночь и поставлю!»

Новость однако быстро распространилась по лагерю. Вскоре к Ивану стали подходить алеутские старшины и тойоны – просить покинуть это место. Сниматься на ночь глядя партовщик категорически запретил, а велел обдирать добытых бобров. Пригрозил жуткими карами за каждую испорченную шкурку. Похоже, ночь предстояла беспокойная: надо караулить, чтоб не подобрались дикие, и стеречь, чтоб при истинной или мнимой опасности не разбежались партовые – попрыгают в байдарки и ищи их свищи!

Однако ночью ничего не случилось. Едва забрезжил рассвет, злой, невыспавшийся Иван велел сворачивать лагерь и начинать охоту. Теперь уж партовые должны были действовать по всем правилам – что б ни один бобр не ушел! Пока шла суета на берегу, начальник решил подняться на склон. Там, кажется, была прогалина среди зарослей и, соответственно, возможность осмотреться. Оставив Семена за старшего, Иван сменил порох на полке мушкета, позвал с собой Илюху и отправился наверх.

Низкорослый кривоногий Илья был старовояжным, его хорошо было брать в партию – для острастки партовых, которые боялись его больше смерти. Кроме того, у Илюхи было прямо-таки звериное чутье на опасность, потому, наверное, и жив был еще этот битый-ломаный, поротый-стреляный старый бродяга. Во хмелю он охотно рассказывал о былых своих приключениях и, судя по всему, всегда врал. Наверняка о нем знали только, что в Компанию он завербовался в Охотске, сбежав с расположенной неподалеку каторги-солеварни.

Наверху промышленники некоторое время стояли, молча глядя на водную гладь бухты. Пейзаж этим тихим утром, наверное, был сказочно прекрасен, только им не было до него дела. Красоты природы они оценивали сугубо практически: места для стоянок, наличие дров и пресной воды, угроза нападения. Восторг и обмирание сердца вызывало у них лишь количество бобров в бухте. Они были в доле с Компанией, работали, так сказать, сдельно, и богатый промысел сулил им не просто хороший заработок, а целое богатство. Сбережение собственной и чужих жизней не являлось для этих людей главной задачей.

– Чо-то нехорошо здесь, – сказал Илья. – Нутром чую.

– Зассал, что ли? – усмехнулся Иван. – Эт те не алеутам морды бить – колоши народ сурьезный. Тока бросать фартовое место никак нам не можно. Будем брать с опаскою – скока сможем. А ввечеру к своим выгребаться станем.

– Ну-ну, – кивнул старовояжный. – Тока дотемна не тяни.

Назвать это охотой было нельзя – промысел. В обычном случае партовые на байдарках действовали группами. Увидев в воде бобра, гребец оставлял весло, вкладывал в металку стрелку – легкий дротик-гарпун – и пытался попасть в зверя. Раненый или невредимый, калан нырял, а охотник поднимал весло. Ближайшие байдарки немедленно образовывали круг пару сотен метров в диаметре, и ждали, когда калан вынырнет. Обычно под водой он не уходил за оцепление и, когда вновь показывался на поверхности, в него летели новые дротики. Зверь нырял, а круг охотников смещался на новое место. И так до тех пор, пока израненное животное больше не сможет нырять. На сей раз бобров было слишком много, чтобы гоняться за каждым. Байдарки медленно двигались вдоль узкой бухты сплошной массой на расстоянии десятка метров друг от друга в несколько рядов. Дротики летели во все, что оказывалось на поверхности. При промахах снаряды подбирали и использовали вновь. Задним было даже лучше, чем передним, ведь они добивали уже ослабевших подранков.