я могу болтать и болтать, преподнося вам случаи из жизни замороженного, возможно, у вас сложилось впечатление, что я никогда не тревожился, или не сердился, или никогда не кипел ненавистью, или не питал надежды, или что я никогда не радовался, нет, я не ставил своей целью представить себя исключительно бесстрастным и бесчувственным чурбаном, просто как-то даже подозрительно, что мои чувства, мои мысли так сильно разнятся и не стыкуются с чувствами и мыслями других людей, и по-видимому, уже больше никогда не состыкуются, попробуйте не заснуть, и я закончу болтовню выдержкой из письма моего друга-поэта из Англии, который описывает свой опыт как замороженного человека, вот что он мне пишет:

"…я в аквариуме, понимаешь, в огромном аквариуме, но мои плавники недостаточно мощные, чтобы орудовать в этом здоровенном подводном городе, я делаю все, что могу, однако чудес не бывает, я уже не знаю, что предпринять, как вырваться из этого тупого оцепенения, где взять силы для воодушевления? я не могу писать, не могу ебать, ни хуя! пить не могу, есть не могу, забалдеть не могу, сплошное тупое оцепенение, сплошной мрак, и нет пути к спасению, я впал в безвременную спячку, пришла долгая беспроглядная ночь, я привык к солнцу, к средиземноморской яркости и блеску, привык жить на склоне гребаного вулкана, как в Греции, где полно света, людей и даже того, что принято называть любовью, а теперь ничего, взрослые лица, молодые лица, кивания, рукопожатия, приветствия, ох, холодная пустота, старый поэт тычет клюшкой в воды Стикса, зловоние, от докторов прямиком в больницу с анализами кала и мочи, и всегда один и тот же результат – печень и поджелудочная железа увеличены, но никто не знает, что же делать, только я знаю, остается единственное средство: побыстрее свалить из этой клоаки и найти себе мифическую юную деву – нежную и покладистую, которая будет заботиться обо мне и исполнять все мои прихоти, будет спокойной и тихой, немногословной, но где же ее такую найдешь? и сумею ли я дать ей то, чего она от меня захочет? может, и сумел бы, а? не исключено, что лишь это мне сейчас и нужно, только где найти? хотел бы я снова стать сильным, чтобы все начать заново, снова засесть за бумагу и писать еще тверже, чище и резче, чем прежде, но что-то ушло из меня, и я не живу, а просто тяну время, черно-розовое небо к 4.40 пополудни багровеет, город ревет за окном, волки воют в зоопарке, тарантулы жмутся к скорпионам, пчелиная матка оплодотворяется трутнями, мандрил злобно рычит, швыряясь грязными бананами и яблоками в бесноватых детей, что дразнят его. если бы я собрался умирать, то приехал бы в Калифорнию, за Л.-А., еще южнее – куда-нибудь на побережье, поближе к Мексике, но это лишь мечта, мне приходят письма из Штатов от поэтов и писателей, которые побывали у нас, по эту сторону Атлантики, и они в один голос утверждают, как им было отвратно снова возвращаться домой, какое это мерзкое место и т. д. не знаю, финансово мне этого в любом случае не потянуть, все мои, так сказать, меценаты здесь, и они оставят меня, если я вернусь, они предпочитают быть со мной более или менее в прямом контакте, но ты прости меня за смертельную тупость этого письма, я просто опустошен и ничего не могу с этим поделать, ни злости, ни вдохновения, просто таращусь на счета от докторов и еще целый ворох каких-то счетов, пялюсь на черное небо, черное солнце… может, что-нибудь и изменится в скором времени… вот так-то вот. тра-ла-ла. давай обойдемся без слез, твое здоровье, подпись: X" (широко известный поэт… редактор).

мой лондонский друг рассказал о замороженности намного лучше, чем я, и мне остается лишь добавить, что хорошо, очень хорошо понимаю его. и пусть брызжущие задором оптимисты осудят нас, пусть попрекают за медлительность, позорную леность и жалость к самим себе, но все это абсолютно не про нас, и только замороженный человек в клетке может просечь эту тему, но мы, черт возьми, должны вылезти вон из кожи и ждать, чего ждать? будем здоровы, друзья! даже у карлика бывает эрекция, а я Матео Платч и Никлое Комбац в одном лице, и только моя крохотная дочурка Марина может подарить мне свет в яркий полдень, ибо солнце онемело, а на площади у вокзала сидят кружком старики и смотрят на голубей, сидят кружком час за часом и смотрят на голубей, и смотрят, и смотрят, и ничего не видят, я – замороженный, но плакать могу, и по ночам мы обливаемся потом, продираясь сквозь глупые сны. и выход только один, тра-ла-ла. ла-ла. ла.

я встретил ее в книжном магазине, на ней были коротенькая узкая юбка и туфли на грандиозных каблуках, пышная грудь просматривалась даже сквозь свободного кроя блузку, которая была небесно-голубого цвета, а вот лицо у нее казалось слишком заостренным и очень строгим, никакой косметики, нижняя губа немного косит, но с таким телом можно было простить массу мелких недостатков, конечно, было очень странно, что рядом с ней не маячил грозного вида бычара. потом я увидел ее глаза – боже, мне показалось, что у них не было зрачков, сплошная бездонная тьма, я скользил взглядом по изгибам ее тела – сверху вниз, сверху вниз, снова и снова… вот она нагнулась за книгой, вот потянулась за другой… ее коротенькая юбка приподнималась, обнажая перед моим взором сказочно толстые ляжки, она шерстила полку с мистической литературой.

я отложил свое пособие «Как победить на скачках» и подкатил:

– пардон, меня тянет, словно я попал в мощное магнитное поле, боюсь, виной тому ваши глаза, – слукавил я.

– судьба каждого в руках Бога, – выдала она.

– вы мой Бог, вы моя Судьба! – не растерялся я. – могу я предложить вам выпить?

– конечно.

мы переместились в бар напротив и просидели там до закрытия, я развлекал ее разговорами, рассчитывая уболтать. и не просчитался, я привез ее к себе и опробовал в постели, она была великолепна, наш роман длился три недели, когда я попросил ее выйти за меня замуж, она вытаращилась на меня и глядела так долго, что я уже решил, не забыла ли она вопрос, наконец она ответила:

– ладно, хорошо, но я не люблю тебя… я только чувствую, что должна… должна выйти за тебя… если бы это была одна любовь, я бы смогла отказаться… только, знаешь что, для тебя это обернется не очень хорошо, но чему быть, того не миновать.

– договорились, любимая, – сказал я.

после того как мы поженились, все короткие юбки и высокие каблуки исчезли, а появился вельветовый красный халат до самых лодыжек, к тому же не очень чистый, к нему она надевала синие рваные тапочки, в таком виде она могла пойти куда угодно-в магазин, в кино, просто прогуляться по улице, а за завтраком она обязательно вляпывалась рукавами в свой бутерброд с маслом.

– эй! – срывался я. – ты все масло на себя собрала!

она не реагировала, она обычно неотрывно глядела в окно и время от времени изрекала:

– ох, птичка! птичка на дереве! видишь птичку?

– да. или:

– ОООООООООООООО! ПАУК! посмотри на это Божье создание! обожаю пауков! не понимаю людей, которые ненавидят пауков! ты ненавидишь пауков, Хэнк?

– никогда не думал об этом.

пауки были у нас повсюду, и жуки, и мухи, и тараканы. Божьи твари! домашняя хозяйка она была никакая, она сразу заявила, что домашнее хозяйство для нее не существует, я так полагаю, что она была просто лентяйкой, кроме того, постепенно я стал подозревать, что она еще и чокнутая, мне пришлось нанять прислугу на полный рабочий день, звали ее Фелица. имя моей жены было Ивонна.