Калека не остановился и не удосужился оглянуться назад, оставив без внимания любимое выражение Фарруха.

Затем карлик отвез доктора Даруваллу в больницу, где того ждали две операции – одна по поводу косолапости, а другая по поводу кривошеи. Фаррух попытался отвлечься, вспомнив о своей последней операции – ламинэктомии[47].

Затем доктор Дарувалла пофантазировал о чем-то более амбициозном – об использовании стержней Харрингтона[48] при остеомиелите позвоночника, возникающем при его переломе. Но, даже готовясь к своим хирургических операциям – на стопе и шее, доктор продолжал думать о том, можно ли исправить ногу нищего.

Фаррух мог бы рассечь связки и сокращенные, укороченные сухожилия – то есть выполнить пластическую операцию по удлинению сухожилий, – но проблема при травме сдавления стопы была в том, как срослись кости; доктору Дарувалле надо было пилить кость. Но, повредив пучки сосудов стопы, он поставил бы под угрозу ее кровоснабжение; в результате могла начаться гангрена. Конечно, всегда можно сделать ампутацию и установить протез, но мальчик, вероятно, отказался бы от этого. Отец Фарруха наверняка не стал бы делать такую операцию; как хирург, Лоуджи придерживался старинного врачебного принципа primum non nocere – прежде всего не навреди.

Забудь о мальчике, подумал Фаррух. Так что он провел операции на стопе и шее, затем встретился с членами комитета по приему новых членов в клубе «Дакворт», где также позавтракал с Инспектором Дхаром. Их ланч был нарушен смертью мистера Лала, а также неудобными вопросами З. К. П. (заместителя комиссара полиции) Патела. (То есть у доктора Дарувалла выдался тяжелый день.)

И теперь, прослушивая сообщения на автоответчике, Фаррух пытался представить себе, в какой именно момент в бугенвиллеях возле девятого грина мистер Лал получил смертельный удар. Возможно, в этот момент Фаррух находился в операционной; или это случилось раньше, когда он увидел в лифте доктора Азиза, или когда он сказал «мааф каро» нищему калеке, английский которого был на удивление хорош.

Без сомнения, мальчишка был из тех предприимчивых нищих, которые предлагали себя в гиды иностранным туристам. Калеки, насколько знал Фаррух, были завзятыми прохиндеями. Многие сами себя уродовали; некоторых из них целенаправленно калечили – у нищего калеки было больше возможностей заработать, чем у просто нищего. Размышляя о членовредительстве, особенно о ранах, нанесенных самому себе, доктор снова подумал о хиджрах. Затем его мысли вернулись к убийству на поле для гольфа.

Вот что поражало доктора Даруваллу, когда он оглядывался назад: как кто-то мог настолько приблизиться к мистеру Лалу, чтобы ударить старого гольфиста его же клюшкой? Как можно было незаметно подкрасться к человеку, который сам заблудился в цветах? Видимо, мистер Лал делал замахи, наклонялся, возясь с этим дурацким мячом. А где была его сумка для гольфа? Недалеко. Как кто-то мог подойти к сумке, вынуть из нее клюшку и затем ударить мистера Лала – и чтобы при этом мистер Лал ничего не увидел? Фаррух знал, что в фильме это выглядело бы неубедительно. Даже в фильме об Инспекторе Дхаре.

Так, значит, осенило доктора, мистер Лал, возможно, знал убийцу, а если убийца был другим игроком в гольф – скорее всего, со своей сумкой для клюшек, – тогда зачем ему понадобилось использовать клюшку мистера Лала? Но что мог делать посторонний человек в пределах девятого грина – притом не вызывая подозрений мистера Лала? – вот что в настоящий момент никак не мог себе вообразить создатель Инспектора Дхара.

Что за собаки лаяли в голове убийцы? Злые собаки, подумал доктор Дарувалла, потому что в голове убийцы царила страшная иррациональность. По сравнению с ней ум доктора Азиза казался вполне рассудительным. Однако размышления Фарруха на эту тему были прерваны третьим сообщением. Автоответчик врача был неумолим.

«Боже мой!» – воскликнул неузнаваемый голос. В этом голосе было столько безумной эйфории, что, как показалось доктору, едва ли это тот человек, на которого он сначала подумал.

8

Слишком много сообщений

Порой иезуиты знают далеко не все

Поначалу Фаррух действительно не догадался, что голос в автоответчике, полный истеричного энтузиазма, принадлежал отцу Сесилу, которому было семьдесят два года и который поэтому легко впадал в панику при необходимости говорить спокойно и четко с автоответчиком. Отец Сесил, индийский иезуит, пребывающий неизменно в приподнятом настроении, был старшим священником в колледже Святого Игнатия; как таковой он являлся полной противоположностью отца настоятеля – отца Джулиана, – англичанина шестидесяти восьми лет, представлявшего собой одного из тех иезуитов-интеллектуалов, что отличаются язвительным настроем ума. Сарказм отца Джулиана был такого свойства, что Фаррух каждый раз начинал испытывать к католикам смешанные чувства благоговения и недоверия. Но сообщение было от отца Сесила, поэтому не содержало ничего несерьезного. «Боже мой!» – начал отец Сесил, как будто предлагая выдать общее описание мира, распахнутого перед ним.

Что дальше? – подумал доктор Дарувалла. Поскольку Фаррух был в числе выдающихся выпускников колледжа Святого Игнатия, его часто просили выступать перед студентами с вдохновляющими речами; в предыдущие годы он также обращался к молодым женщинам из Ассоциации христиан. Когда-то он был активным членом так называемого комитета «Живая надежда», а также католической и англиканской общин во имя христианского единства. Но такая деятельность больше не интересовала его. Доктор Дарувалла искренне надеялся, что отец Сесил звонит ему не затем, чтобы снова услышать о поразительном опыте обращения доктора в христианство.

В конце концов, несмотря на прошлые усилия доктора Даруваллы по поводу единения католической и англиканской общин, сам он был англиканцем; он чувствовал себя неуютно среди, пусть немногих, сверхревностных последователей Церкви Святого Игнатия. Фаррух отклонил недавнее приглашение выступить в Католическом харизматическом информационном центре; предлагаемая тема называлась «Харизматическое возрождение в Индии». Доктор ответил, что его собственный скромный опыт – сугубо личное маленькое чудо его обращения в христианство – ничто по сравнению с прочими экстатическими религиозными чудесами (говорение на разных языках, спонтанное исцеление и т. п.). «Но чудо есть чудо!» – сказал тогда отец Сесил. К удивлению Фарруха, отец Джулиан встал на сторону доктора.

– Я совершенно согласен с доктором Даруваллой, – сказал отец Джулиан. – Его опыт едва ли можно отнести к чудесам.

Фаррух почувствовал себя оскорбленным. Он был готов изобразить свой опыт причащения как неброский вид чуда; он всегда скромничал, пересказывая свою историю. На его теле не было никаких следов, хотя бы отдаленно напоминавших раны на теле распятого Христа. Его история была не про стигматы. Он был не из тех, кто постоянно кровоточит! Но то, что отец настоятель считал, что пережитый Фаррухом опыт