В-третьих: газеты, которые были налеплены на шар в виде дурацкого колпака, — это голландские газеты, и, стало быть, печатались они вовсе не на Луне. Типограф Глюк готов поклясться, что не кто иной, как он сам, отпечатал их в Роттердаме.

В-четвертых: пьяницу Ганса Пфааля с тремя бездельниками, якобы его кредиторами, видели два-три дня назад в грязном кабаке в предместье Роттердама: все они были при деньгах, так как только что вернулись из заморских краев.

И наконец: согласно общему (по крайней мере, ему бы следовало быть общим) мнению, Астрономическое общество в городе Роттердаме, подобно всем другим ученым обществам во всех остальных частях света, ничуть не лучше, не выше и не умнее, чем ему следует быть.

Строго говоря, этот наш беглый очерк имеет очень мало общего со знаменитым «Рассказом о Луне» мистера Локка. Но поскольку оба этих рассказа являются выдумкой (хотя один написан в шутливом, а другой в сугубо серьезном тоне), оба посвящены одному и тому же предмету, более того, в обоих правдоподобие достигается с помощью многочисленных научных подробностей, то автор «Ганса Пфааля» считает необходимым подчеркнуть, что его jeu d’esprit[43] была напечатана в «Сазерн литерери мессенджер» за три недели до появления рассказа мистера Локка в «Нью-Йорк Сан». Тем не менее некоторые нью-йоркские газеты, усмотрев между двумя рассказами сходство, которого на деле не существует, решили, что они принадлежат перу одного и того же автора.

Так как читателей, обманутых «Рассказом о Луне», гораздо больше, чем сознавшихся в своем легковерии, придется более подробно остановиться на этом рассказе, то есть отметить те его особенности, которые должны были бы исключить всякую возможность подобных заблуждений, ибо выдают истинный характер этого произведения. В самом деле, несмотря на богатую фантазию и бесспорное остроумие автора, произведение его хромает на обе ноги по части убедительности, ибо он уделяет недостаточно внимания фактам. Если публика могла хоть на миг поверить ему, то это доказывает лишь ее полную неосведомленность в астрономии.

Расстояние от Земли до Луны составляет приблизительно 240 тысяч миль.

Чтобы узнать, насколько сократится это расстояние благодаря телескопу, надо разделить его на цифру, выражающую степень оптической силы последнего.

Телескоп, фигурирующий в рассказе мистера Локка, увеличивает в 42 тысячи раз.

Разделив на это число 240 тысяч (расстояние до Луны), получим пять и пять седьмых мили. На таком расстоянии невозможно увидеть каких-либо животных, а тем более такие мелочи, которые упоминаются в рассказе. У мистера Локка сэр Джон Гершель видит на Луне цветы и даже различает форму и цвет глаз певчих птиц. А ведь несколько ранее сам автор сообщает, что в его телескоп нельзя разглядеть предметы, имеющие величину менее восемнадцати дюймов. Но и это преувеличение: для таких предметов требуется гораздо более сильный объектив. Заметим, кстати, что гигантский телескоп мистера Локка изготовлен в мастерской «Хартли и Грант», что в Домбартоне; но хорошо известно, что «Хартли и Грант» прекратила свою деятельность за много лет до появления этой басни.

Упоминая о некой «волосяной вуали» на глазах лунного буйвола, автор говорит: «Проницательный ум доктора Гершеля усмотрел в этой вуали созданную самим Провидением защиту глаз животного от резких перемен света и тьмы, которым периодически подвергаются все обитатели Луны, живущие на стороне, обращенной к нам». Между тем подобное замечание вовсе не свидетельствует о «проницательности» астронома. На Луне никогда не бывает полной темноты, следовательно, ее обитатели не подвергаются и резким переменам освещенности. В отсутствие солнечного света они получают свет от Земли, равный по яркости свету четырнадцати лун.

Топография Луны у мистера Локка даже там, где он старается согласовать ее с картой Блента, расходится не только с нею и со всеми прочими картами, но и с самим автором. Даже по отношению к странам света у него царит жестокая путаница: автору, по-видимому, невдомек, что на лунной карте они расположены иначе, чем на земной: восток находится слева, а запад — справа.

Мистер Локк, быть может, сбитый с толку названиями «Море Облаков», «Море Спокойствия», «Море Изобилия», которыми астрономы прошлого окрестили низменности с ровным дном, выглядящие в телескоп как обширные темные пятна, очень обстоятельно описывает океаны и прочие водные бассейны на Луне; между тем отсутствие воды на поверхности нашего спутника доказано.

Граница между светом и тенью на убывающем или растущем серпе Луны, пересекая эти темные пятна, образует ломаную зубчатую линию; будь эти пятна морями, она, очевидно, была бы идеально ровной.

На одной из страниц читаем: «Какое чудовищное влияние должен был оказывать наш земной шар, в тринадцать раз превосходящий размеры своего спутника, на природу последнего в те времена, когда, зарождаясь в бездне времен, оба были игралищем химических сил!» Отлично сказано, конечно, но ни один астроном не сделал бы подобного замечания, особенно в научном журнале, поскольку Земля не в тринадцать, а в восемьдесят один раз больше Луны. То же можно сказать и о заключительных страницах, где ученый корреспондент распространяется насчет недавних открытий, сделанных в связи с Сатурном, и дает подробное ученическое описание этой планеты, — и это для «Эдинбургского научного журнала»!

Есть одно обстоятельство, которое особенно выдает автора. Допустим, что изобретен телескоп, с помощью которого можно увидеть животных на Луне, — что прежде всего бросится в глаза наблюдателю, находящемуся на Земле? Наверняка не форма, не рост и не другие особенности, а странное положение лунных жителей. Ему покажется, что они ходят вверх ногами, как мухи на потолке. Невымышленный наблюдатель едва ли удержался бы от удивленного восклицания при виде столь странного положения живых существ, но наблюдатель вымышленный не только не заметил этого обстоятельства, но и толкует о форме их тел, хотя мог видеть всего лишь форму их головы!

Заметим в заключение, что описываемый автором человек-летучая мышь, его размеры и особенно сила, а также способность летать в разреженной атмосфере (если, конечно, на Луне и в самом деле есть атмосфера) — все это противоречит всякой вероятности. Вряд ли стоит говорить, что все соображения, приписываемые астрономам Брюстеру и Гершелю в начале статьи, относятся к разряду высказываний, в просторечии именуемых чепухой.

Существует предел для оптического изучения звезд — предел, о котором достаточно упомянуть, чтобы понять его значение. Если бы все зависело от силы оптических линз, человеческая изобретательность справилась бы в конце концов с этой задачей и у нас появились бы линзы и зеркала для телескопов любых размеров. К сожалению, по мере возрастания оптической силы стекол возрастает и рассеяние света, испускаемого объектом наблюдения.

Этой беде мы не в состоянии помочь, так как видим объект только благодаря исходящему от него свету — его собственному или отраженному. Если же свет, исходящий от небесного тела, достигнет такой степени рассеяния, при которой окажется не сильнее естественного света всей массы звезд в ясную безлунную ночь, то это тело окажется недоступным для наблюдения.