19 апреля. Сегодня утром, около девяти часов, когда поверхность Луны угрожающе приблизилась, а мои опасения достигли крайних пределов, насос прибора Гримма, к моему огромному облегчению, продемонстрировал явное изменение плотности воздуха.

К десяти часам она уже значительно возросла. В одиннадцать аппарат требовал лишь едва заметных усилий, а в двенадцать я решился — правда, несколько поколебавшись — развязать горловину каучукового мешка, в котором находилась корзина и я вместе с ней. Убедившись, что особой опасности нет, я проделал необходимые манипуляции и отогнул края мешка. Как и следовало ожидать, первыми результатами этого слишком поспешного и рискованного опыта оказались жесточайшая головная боль и удушье. Но, поскольку это не представляло угрозы для моей жизни, я решил терпеть в надежде на быстрое облегчение при погружении в более плотные слои атмосферы. Спуск, однако, происходил невероятно быстро, и хотя мои предположения о существовании лунной атмосферы с плотностью, соответствующей массе спутника, по-видимому, оправдывались, я ошибся, полагая, что она способна поддерживать мой шар и корзину со всем грузом. Но почему, ведь масса Луны в 81 раз меньше массы Земли, а следовательно, и вес всех предметов здесь в шесть раз меньше?

Единственное объяснение я вижу в тех геологических катаклизмах, о которых речь шла выше. Во всяком случае, я находился теперь совсем рядом с Луной и устремлялся к ней со страшной скоростью. Поэтому, не теряя ни минуты, я выбросил за борт балласт, бочонки с водой, прибор Гримма, каучуковую камеру и, наконец, все, что только нашлось в корзине. Но это не помогло — шар по-прежнему падал и теперь находился где-то в полумиле от поверхности. Оставалось последнее средство: выбросив за борт пальто, сюртук и сапоги, я отрезал корзину и повис на сетке шара. Случайно бросив взгляд вниз, я успел заметить, что все пространство подо мной, насколько видит глаз, усеяно крошечными домиками. А в следующее мгновение я очутился в центре фантастического города в окружении толпы каких-то уродцев, которые, не говоря ни слова, не издавая ни звука, словно какое-то сборище умалишенных, потешно скалили зубы и, подбоченившись, разглядывали меня и мой шар.

Я с презрением отвернулся от них, поднял глаза и посмотрел на Землю, так недавно — но, может быть, навсегда — покинутую мною: она имела вид большого круглого медного щита, тускло блестевшего высоко над моей головой, причем один его край горел ослепительным золотым блеском. Никаких признаков воды или суши на нашей планете с Луны не было видно, я заметил только тусклые блуждающие пятна да тропический и экваториальный пояса…

Итак, после жестоких страданий, неслыханных опасностей и невероятных приключений, на девятнадцатый день после моего отбытия из Роттердама я благополучно завершил свое путешествие — несомненно, самое необычайное и замечательное из всех путешествий, когда-либо совершенных или задуманных жителями Земли.

Но рассказ о моих приключениях далеко не окончен.

Вы, господа, сами понимаете, что, проведя около пяти лет на спутнике Земли, представляющем глубокий интерес не только в силу своего своеобразия, но и вследствие его тесной связи с миром, населенным людьми, я мог бы сообщить Астрономическому обществу немало сведений, гораздо более важных и ценных, чем описание моего удивительного путешествия. И я действительно открою многое и сделаю это с величайшим удовольствием, но при некоторых условиях. Я могу рассказать о климате Луны и о странных колебаниях температуры — невыносимом тропическом зное, который сменяется почти полярным холодом; о постоянном перемещении влаги из мест, находящихся ближе к Солнцу, в места, наиболее удаленные от него; об изменчивом поясе текучих подпочвенных вод; о здешнем населении — его обычаях, нравах, политических установлениях; об особенностях физического строения здешних обитателей, об их безобразии и отсутствии ушей, совершенно излишних в лунной атмосфере; об их способах общения, заменяющих человеческую речь, которой они лишены; о таинственной связи между обитателями Луны и обитателями Земли (подобная связь существует между орбитами планеты и спутника), благодаря чему жизнь и судьбы населения одного мира тесно переплетаются с жизнью и судьбами населения другого; а главное — об ужасных и отвратительных тайнах той стороны Луны, которая, вследствие совпадения периодов вращения нашего спутника вокруг своей оси и обращения его вокруг Земли, недоступна и, к счастью, никогда не будет доступной для земных телескопов.

Все это, а также многое другое я охотно изложу в более подробном сообщении. Но скажу прямо: я не готов сделать это бескорыстно. Я стремлюсь вернуться к родному очагу, к своей семье. И в награду за дальнейшие сообщения — с учетом того, какое значение они будут иметь для многих отраслей физического и метафизического знания, — я хочу выхлопотать при посредстве вашего почтенного общества помилование в деле об убийстве трех кредиторов, случившемся при моем отбытии из Роттердама. В этом и заключается главная цель моего письма. Тот, кто доставит его вам, господа, — один из лунных жителей, которому я объяснил, как ему надлежит действовать. Он к вашим услугам и с удовольствием сообщит мне о помиловании, если оно будет получено.

Примите уверения в моем совершенном почтении, ваш покорнейший слуга Ганс Пфааль».

Окончив чтение этого необычайного послания, профессор Рубадуб, говорят, даже трубку выронил — до того он был изумлен и потрясен, а его превосходительство Супербус ван Ундердук снял очки, протер их, сунул в карман и от удивления настолько забыл о собственном достоинстве, что, стоя на одной ноге, завертелся вокруг собственной оси.

Разумеется, помилование будет получено — тут и толковать не о чем. В этом, по крайней мере, в самых энергичных выражениях поклялся профессор Рубадуб.

То же самое подумал и Супербус ван Ундердук, когда, опомнившись, подхватил под руку своего ученого собрата и направился домой, чтобы спокойно обсудить, как лучше приняться за это дело. Однако уже у дверей дома бургомистра профессор вдруг сообразил, что нужда в ходатайстве о помиловании как будто отпала, ведь посланец с Луны бесследно исчез, очевидно, испугавшись сурового облика коренных роттердамцев, а кто, кроме лунного жителя, отважится на такое путешествие?

Бургомистр был вынужден признать справедливость этого замечания; тем дело и кончилось. Но не прекратились толки и сплетни. Письмо Ганса Пфааля было опубликовано и вызвало немало пересудов и споров. Нашлись умники, не побоявшиеся выставить себя в смехотворном виде, которые утверждали, что все это — сплошная выдумка. Но эти господа всегда называют выдумкой то, что превосходит их понимание.

Я, со своей стороны, решительно не принимаю доводов, на которых они основывают свое мнение.

Вот эти смехотворные доказательства.

Во-первых: в городе Роттердаме есть некие шутники (здесь они называют имена, которые у всех на устах), и они имеют зуб против всех без исключения бургомистров и астрономов.

Во-вторых: некий уродливый карлик-фокусник с начисто отрезанными за какую-то гнусную проделку ушами недавно исчез в соседнем городе Брюгге и пропадал в течение нескольких дней.