Общество наказывает мужчин и женщин по-разному. Где бы ни появлялись Шелли и Байрон, неизменно происходил скандал, но их все же считают людьми! Мужчин не обзывают «гиенами в юбках»[102]лишь за попытку жить своим умом! И не называют «нелюдьми» за то, что они любят так, как прикажет сердце. Мужчин не бросают без гроша в кармане, если женщине вдруг вздумается уйти. (Да и какая женщина уйдет, не раздумывая? Даже самая горемыка, даже та, которую били и истязали.)

Клер по-прежнему с нами. Она родила от Байрона дочь. Клер понесла дождливым летом, когда я начала сочинять «Франкенштейна». Байрон велел отослать девочку в монастырь, чем обрек бедняжку на верную смерть. Монастырь! Какое отношение имеет Байрон к монастырю? Какое право он имел отнять дитя у матери? Увы, полное право. Таков закон. Ребенок является собственностью отца. Когда нужно, лорд Байрон поддерживает закон. Да и не только он. Революционеры и радикалы бунтуют, пока дело не коснется их собственности (к коей относятся женщины и дети). Пока под ударом не окажется то, что им действительно дорого. Пока им не перейдут дорогу. Боже! Неверность, равнодушие, бесчувственность! Великий боже! Бесчувственность поэтов!

Сколько «великих» творцов? Сколько мертвых, обезумевших, брошенных, забытых, обвиненных и падших женщин? Я искренне верила, что Шелли другой. Он говорил о свободной любви. О вольной жизни. Да, для него она такой и была, а я за эту волю заплатила сполна. Харриет, его первая жена, тоже. Она наложила на себя руки. Но здесь нет моей вины. Женщины всегда обвиняют друг друга. Хитрый трюк, который проделывают с нами мужчины. Переиначивая знаменитую фразу, скажу: cherchez l’homme[103].

* * *

Мама… Что она сказала бы, сумей я вернуть ее в мир живых? Женское сердце – что это? А женский разум? Неужели мы действительно другие? Или различие обусловлено лишь традицией и властью? И если мужчины и женщины стали бы во всем равны, как бы мы переживали смерть ребенка? Легче было бы превозмочь боль, если бы я носила брюки, скакала на коне, запиралась в кабинете, курила, пила и распутничала?

Шелли не распутничает. Нет. Он влюбляется в грезу о свободе, которую порождает его воображение при встрече с каждой новой женщиной. Оставаясь здесь физически, мысленно Шелли уже не со мной. Но я не возражаю. Я просто отворачиваюсь от него. С каждой новой смертью моего ребенка все труднее поворачиваться обратно. И даже сейчас, вынашивая дитя от Шелли, я не могу смотреть мужу в глаза, и мои объятия холодны. Мы спим в разных комнатах. Я слышу, как по ночам он, словно преданный пес, крадется к комнате Джейн. Нравится ли ей худощавое бледное тело, которое принадлежит скорее неземному духу, нежели человеку?

Тщательно рассмотрев себя в зеркале сегодня утром, я пришла к выводу, что все еще привлекательна. Моя рука замерла на груди. Прошлой ночью я решила пойти к Шелли. Однако его кровать оказалась пуста.

Каждое утро он катается на яхте вместе со своей новой «подругой» Джейн. Кстати, она и моя подруга. Джейн Уильямс. Ее дети носятся как угорелые. Я пытаюсь работать.

* * *

Я умоляла Шелли вернуться в Пизу. Толпы людей, рынки, церкви, река, хорошее вино в кожаных мешках, библиотека с выдачей книг на дом, кофе и сладкие печенья на площади с торговыми рядами, где продают мясо, хлеб и одежду. Там живут наши друзья из Англии. Я бы хоть немного отвлеклась. Увы, Шелли не хотел переезжать.

– Мэри, ты предлагаешь пуститься в новую авантюру? – с сомнением покачал головой он. Я видела, что мужу не терпится выйти в море. – Яхта меня буквально околдовала!

Шелли всегда нужно быть под действием чар. Когда-то его очаровала я, но это уже в прошлом. Как хочется сбросить оковы и вырваться из опостылевшей темницы!

Утром 1 июля 1822 года Шелли отправился на яхте «Ариэль» на встречу с Байроном. В карман своих любимых бежевых брюк Шелли положил томик стихов Китса. Он благополучно прибыл на место и написал Мэри, что вернется через неделю. Но так и не вернулся.

Вероятно, в заливе Специя разыгрался шторм, и яхта «Ариэль» из-за тяжелых мачт перевернулась. Плавать Шелли не умел.

Спустя несколько дней начавшее разлагаться тело поэта было выброшено на берег. В кармане брюк по-прежнему лежал томик Китса. Шелли было двадцать девять лет.

Итальянские власти настаивали, чтобы тела[104] погибших оставались там, где их обнаружили: на берегу, облитые известью, дабы избежать распространения инфекции. Я хотела, чтобы Шелли похоронили в Риме, рядом с могилой нашего сына. К сожалению, мне отказали. Тела сожгут на берегу. Разве не странно, как жизнь подражает искусству? Ведь после кончины своего создателя мое чудовище избрало для себя такую же смерть – в пламени погребального костра.

Сегодня 16 августа. От тела Шелли осталось лишь нечто отвратительное темно-синего цвета. Как ему холодно! Перенесите его поближе к солнцу! Слишком поздно…

Я убежала с Шелли почти восемь лет назад, однако помню все, как сейчас. Звезды в небе, словно бесчисленные шансы. Казалось, для нас нет ничего невозможного, мы всемогущие! Глядя на Шелли, я видела себя, будто в зеркале! Когда же оно успело затуманиться? Неужели это моя жизнь? Или она мне приснилась?

Из Пизы на огромном экипаже приехал Байрон – явился сегодня утром в черном шелковом фраке и бриджах и черном шейном платке.

– Мэри… – начал он, целуя мне руки.

Я старалась сдержаться, но мои ногти немилосердно впились в его ладони. Неужели все происходит наяву? Кто сочинил этот кошмарный сюжет? «Перепиши заново», – советовал Шелли, когда работа у меня не ладилась. И переписывая отрывок еще и еще, я постепенно приводила в порядок свои мысли и слова.

Увы, я не в силах переписать то, что случилось с ним. То, что случилось с нами. Наша история достигла конца.

Все кончено

Я не пойду на кремацию. Где бы ни был Шелли, он не имеет ничего общего с этим вздувшимся, изуродованным, полуразложившимся, облитым известью трупом. Ветер приносит дым сюда. Над морем повисла темная пелена. В ноздри проникает едкий запах гари. Я вдыхаю Шелли? В следующем месяце мой день рождения. Мне исполнится двадцать пять.

«“Пламя костра угаснет, и ветер унесет мой прах в море. Дух мой упокоится с миром. А если он обратится в мысль, то это будут совсем иные думы. Прощай!” С этими словами он выпрыгнул из окна каюты на льдину, дрейфовавшую возле корабля. Вскоре льдину подхватили волны, и он исчез в темной дали»[105].