– РОН!!!

– Прости, Клер. Прости…

– Возвращаясь к животрепещущей теме отрезанных голов… – снова вступает Виктор. – Существует легенда, согласно которой насаженные на колья головы казненных преступников, выставленные вдоль Лондонского моста, обладали даром прорицания. Когда всадник проезжал по мосту на лошади, его взгляд оказывался вровень с обрубком шеи и вывалившейся челюстью казненного преступника. Широко распахнутые глаза придавали мертвой голове еще более жуткий вид. Ходило поверье, будто стоит сделать на большом пальце руки надрез и оросить мертвый рот парой капель крови, и отрубленная голова заговорит.

– И что же она скажет? – интересуюсь я.

– Я полагаю, правду, – отвечает Виктор. – Вот где пригодились бы головы с речевым управлением! В скандинавских мифах бог Один обращался за военным советом и предсказанием к отрубленной голове великана Мимира. В восьмом круге Ада поэт Данте Алигьери беседует с головой воина-трубадура Бертрана де Борна. В легенде о сэре Гавейне отрубленная голова зеленого рыцаря продолжает как ни в чем не бывало разговаривать. Но лично для меня ничто не сравнится со святыми, которые называются цефалофоры, то есть головоносцы. Они носят свои головы как ручную кладь.

– Виктор, прости, что прерываю твой поток красноречия, однако без крови и кислорода мозг долго не протянет. Десяти минут без питания достаточно, чтобы начались необратимые изменения. Именно поэтому вслед за остановкой сердца умирает и мозг, – говорю я.

– А, доктор Шелли! Ты воспринимаешь все слишком буквально. Полвека назад сердечные трансплантаты казались фантастикой. А еще через полвека нейроэмуляция превратится в рядовой процесс.

– Ну и какая от нее польза?

– Что значит «какая польза»?

– Для человечества? Все наши ошибки, спесь, откровенная глупость, предубеждения, жесткость! Неужели ты и правда хочешь, чтобы появились улучшенные люди, суперлюди, люди с перенесенным сознанием, вечные люди со всем их дерьмом? В духовном и нравственном плане мы едва выползаем из первобытного моря на сушу. Человечество еще не готово к будущему, о котором ты мечтаешь!

– А когда мы были готовы? – разводит руками Виктор. – Прогресс дается ценой несчастных случаев, ошибок, сделанных в спешке, и непредвиденных последствий. И что с того? Выходя утром из дома, мы не знаем, что нас ждет. Мы просто выходим и все.

– Тогда выше голову! – пытается каламбурить Рон.

– Заткнитесь уже, Рон! – огрызаюсь я.

– Нет, я не заткнусь, чертова Мэри! – вспыхивает он. – И я желаю знать, что будет, когда эта штуковина, как вы там ее называете, iHead, или Джек, оживет?

– Я получу Пулитцеровскую премию, – отзывается Полли.

– Если мне удастся хотя бы частично восстановить мозг Джека, дальше придется искать живого добровольца, который согласится участвовать в эксперименте.

– То есть обречь себя на верную гибель?

– Ради вечной жизни. Неужели тебе не захотелось бы рискнуть? – спрашивает меня Виктор.

– Нет! Мне не нужна вечная жизнь. Она и так слишком сложна, – говорю я.

– Тебе не хватает честолюбия. Или мужества, – порицает Виктор.

– А может, я просто не хочу становиться постчеловеком[100].

– Предположим я соглашаюсь, и вы сканируете мой мозг. Думаю, со мной это займет не слишком много времени. Вот меня, наконец, отсканировали, и что мне делать целыми днями? – спрашивает Рон.

– Что делать?

– Ну да! Для меня, как и для множества других людей, мозг – не самое главное в жизни, ведь там мало, что происходит. Если от меня оставить один мозг, зрелище выйдет жалкое.

– Когда ты устремишься в Рай, тела уже не будет, – заявляет Клер.

– Это другое, – возражает Рон. – Господь укажет, чем мне заняться. В Раю я не захочу сэндвич с ветчиной, горячую ванну или передернуть с утра пораньше…

– Рон!!!

– Все-все, Клер. Я просто хочу, чтобы проф уловил мою точку зрения.

– Вообще-то Рон дело говорит, – замечаю я. – Что случится со всей массой человеческих мозгов, оказавшихся без плоти? Станут ли их выгружать в тела-носители, допустим, каждое лето? И вот эти существа объедаются китайской едой навынос и равнодушно трахают друг друга. Но сознание сохранит память о родном теле, так почему бы не предположить, что нам будет не хватать наших тел?

– Тебе не хватает прежнего тела? – спрашивает меня Виктор.

– Нет. Жизнь в чужой оболочке мучительна. Нынешнее тело меня устраивает, и я не хочу с ним расставаться.

– Оно тебя устраивает в нынешнем виде? Или стареющее и увядающее тоже?

– Конечно, в нынешнем виде.

– В этом-то и проблема, – говорит Виктор. – Мы не можем вечно существовать на Земле в человеческом облике. Единственный способ успешно колонизировать космос – изменить свою форму. Оказавшись вне человеческого тела, мы выдержим любые атмосферы, любые температуры, нехватку воды и пищи. Нам станут подвластны любые расстояния – лишь бы имелся источник энергии. Во всяком случае, возможность стать улучшенным человеком, обладающим вечной молодостью и красотой, представится далеко не каждому. Я не исключаю, что лет через двести им надоест и это. Вечность покажется ловушкой. Молодость и красота хороши для рок-звезд и поэтов. Но самые смелые понимают: лучше умереть, пока не стало слишком поздно.

Мы в дне пути от Пизы, но даже спасшиеся после кораблекрушения на острове где-нибудь на юге Тихого океана не смогли бы оказаться дальше от благ цивилизации. Сан-Теренцо. Босые женщины, голодные дети. До ближайшего городка Леричи добраться можно только на лодке. Ни единого магазина на три мили вокруг. И наш дом… ненавистный дом с пятью мрачными арками, выходящими на залив. На первом этаже царит грязь: песок вперемешку с водорослями и кусками рыбацких снастей. Второй этаж словно темная пещера. Комнаты крохотные и неуютные. Вилла Маньи. Мертвенно-белая и печальная. Шелли был от нее в восторге.

А я впала в какое-то оцепенение. Шел третий месяц моей очередной беременности. Я снова носила в себе… Что? Очередную смерть? Бог свидетель, ради жизни я поставила на кон собственную жизнь. Я сбежала с ним из дома, любила его, носила под сердцем его детей. На любой вопрос – «Сможешь? Сделаешь? Рискнешь со мной?» – я неизменно отвечала: «Да»!