Наталья всю ночь не смыкала глаз, все никак не могла принять решение. Она теперь не сомневалась: ее преследовали шаромыжники, которые хотят переправить Библию за границу и нажиться на этом. Тысяча двести рублей для них, наверно, и не деньги вовсе.

До трех ночи она была полна решимости отказать контрабандистам. Нет, фигушки, не продам я памяти о Палыме, о его жизни, о его отце, говорила она себе.

Но после трех другие мысли стали приходить в голову. Если не продам, то, пожалуй, могут и силой отобрать. Причем в милицию по такому поводу потом не пойдешь, самой дело пришьют. А так… Ну, переправят за бугор, и что страшного? Может, там купит какой-то хороший человек, уважающий и религию, и книги. Может быть, даже какая-нибудь зарубежная епархия в итоге приобретет. Будут с гордостью прихожанам демонстрировать. Разве это так уж плохо? А в СССР музей если и купит, то выставлять вряд ли будет… Спрячут куда-нибудь в запасники. А потом обменяют или продадут, и попадет туда же, за границу. Почему она должна жизнью рисковать, здоровье ставить под угрозу, ради чего? Да и деньги нужны позарез в ее ситуации, не по ее вине, кстати, создавшейся…

В семь Наталья встала и решила бросить монету: пусть решает жребий. Выпал «орел» — выходило, надо Библию продавать… Ну что же, вздохнула Наталья, в память о Палыме останутся дневники и «Наставления Епископа Бежецкого».

Без семи двенадцать Наташа была уже на углу улицы Ленина и Есенина с газетным свертком в руках. Семь минут ходила вокруг да около с задумчивым видом. Потом ровно в полдень нырнула в подворотню. Там никого не было. Что делать? Она стояла и ждала. Мимо то и дело проходили люди — кто из двора, кто во двор. И все пристально смотрели на нее — как казалось Наташе, подозрительно. Появился дворник — в валенках, в телогрейке, с метлой. Какой-то слишком правильный дворник, думала она, искусственный. А вдруг с белым плащом почему-либо не вышло — может, его украли на вокзале или еще что-нибудь в этом роде… Вот и пришлось по-другому одеться. Тут дворник отложил метлу, полез в карман, достал оттуда очки и водрузил их себе на нос. «Ну точно, это он!», у Натальи забилось сердце.

Дворник подошел поближе, сказал скрипучим голосом:

— Вам, гражданка, что здесь понадобилось?

— Я… я ищу цирковое училище…

— Совсем с ума посходили… в Рязани сроду не было никакого циркового училища…

Дворник принялся откровенно разглядывать ее сквозь очки… Голос его звучал теперь чуть теплее:

— Но вы того, не расстраивайтесь, гражданка… Может, чайку хотите попить? Я только что заварил, пойдемте, поговорим о том о сем…

Потрясенная Наталья ринулась вон из подворотни. Вернулась домой с Библией. Думала по дороге: «Ну и хорошо, ну и замечательно, и слава богу за все… так мне легче на душе будет».

Но когда она уже ложилась спать, в начале первого ночи раздался звонок. Она вскочила, в ночной рубашке, босиком подошла к двери, спросила:

— Кто там?

— Это я, Татьяна, — ответил знакомый низкий голос.

«Каково нахальство! — думала Наталья. — После того, что произошло, еще ночью являться! Удивительно, что звонит… Она же умеет мою дверь без ключа открывать. Хорошо, я цепочку накинула».

А вслух сказала:

— Уходите подобру-поздорову. Я вам не открою, тем более ночью. А вздумаете отмычку в ход пускать, я милицию вызову. У меня участковый — приятель…

— Очень прошу вас, откройте! Я извиниться пришла. Все сорвалось, и я на самом деле рада. Пусть Библия у вас остается. Но мне нужно вам объяснить кое-что. Все рассказать и предупредить. Вам угрожает опасность!

Наталья долго колебалась, но в конце концов почему-то дала себя уговорить. Бывшая эстонка имела на нее какое-то магнетическое влияние. «Наверно, я еще пожалею об этом», — думала Наталья, но руки ее сами собой снимали цепочку и открывали дверь.

За полчаса Софрончук с Ульяновым уговорили бутылку армянского. Для таких двух мачо, двух альфа-самцов, это была не доза. Но коньяк побежал по жилам, согрел. Софрончук расслабился, и вдруг с ним что-то произошло: как будто в одну секунду наваждение кончилось, и пелена упала с глаз. Он думал: а чего это я? Чего задираюсь? Ведь уничтожат! Раздавят — не те, так другие.

Был полковник Софрончук, уважаемый чекист, кавалер медалей, почетных знаков и даже одного ордена, и не станет его… Исчезнет. И хорошо еще, если просто сгинет бесследно, а то и предателем объявят, опозорят в нескольких поколениях, сыну кислород перекроют. Что-то надо придумать, пока не поздно. Нельзя ли такое решение найти, чтобы и нашим, и вашим? Эх, не бывает такого…

Но Ульянов уверял, что бывает. Конкретно начальник предлагал вот что: всего-навсего выполнить одно-единственное задание партии и правительства. Поехать в Рязань, найти там какую-то женщину по имени Наталья Шонина и осторожненько покопать вокруг нее. Посмотреть, что к чему. Изучить возможность вербовки. Но без специального разрешения ничего не предпринимать. Главное: собрать максимум информации и доложить потом. Всего и делов-то.

«Ну да, — думал Софрончук, — коготок завязнет, всей птичке пропасть… потом куда же мне будет деваться? Придется и дальше этими вашими делами специальными заниматься… Причем по восходящей — в смысле степени опасности… Впрочем, Рязань — это хорошо. Изучение и разработка объекта — это чудесно. Передышку можно заполучить… если в этой самой Рязани дело затянуть, застрять там надолго, глядишь, ситуация и рассосется так или иначе, разрешится в одну сторону или другую».

Они сидели с Ульяновым в складской комнате без единого окна где-то глубоко в недрах Кремля. Казалось, туда несколько месяцев никто не заглядывал — так было здесь пыльно и душно. Но зато вероятность наличия прослушки в такой конуре явно приближалась к нулю.

— Ты же сам, можно сказать, сигнал нам подал! Дал нам понять, что Фофанова терпеть не можешь, — говорил примирительно Ульянов. — Удивил меня, честно говоря, дал волю эмоциям, даже как-то непрофессионально, раньше такого за тобой не замечалось…

— Да достал он меня со своей шизофренией… да еще голубчиком обзывает, — вырвалось у Софрончука. Вырвалось — и сам он себе удивился: никогда раньше обидчивостью не страдал и, тем более, наружу обидам выплескиваться не давал. Видно, возраст, пора на пенсион готовиться…

Но Ульянов кивал головой согласно. И продолжал разговор своим фальшиво-доверительным тоном:

— А ко мне тут пристали — найди да найди. Кого-нибудь такого, надежного, из своих, кто с Фофановым в контрах, кто согласится поработать и не побежит к нему с докладом, если что… Ну так я и подумал: может, все так и сложится удачно, ко всеобщему удовольствию… Так что ты уж давай, не подведи — ни нас, ни себя…

Ласковый голос Ульянова успокаивал, убаюкивал, но Софрончук не обольщался: знал, с кем имеет дело. «Не подведи себя» — это, конечно, была ясно сформулированная угроза, но, собственно, можно было даже ее не озвучивать — и так все было понятно.