— Обед…

И даже руками развел: дескать, что поделаешь.

Потом все-таки вскочил и направился к двери.

— Пойду, разгоню их…

— Ни в коем случае, — сказал Софрончук, — люди же разрядку получают, дело хорошее.

— Да и обед сейчас кончится, минут пятнадцать осталось, должны разойтись, — с облегчением согласился Жудров.

Софрончук кивнул головой, искоса поглядывая на начальника управления. Что за тип, черт его разберет. То улыбается подобострастно, то изображает высшую степень сосредоточенности. То, что не умеет казаться искренним, это само собой. Это даже можно понять: у него что-то типа ревизии, а в работе по интересующему Центр направлению допущен серьезный прокол. Как себя вести в этой ситуации, непонятно. Тем более что московский человек представляет загадочную и могущественную «девятку» и велено с ним всячески сотрудничать. Но все-таки прямое начальство в совсем другом управлении сидит — во Втором главке, и что оно думает обо всей этой истории, неизвестно. Интрига сложнейшая, сам черт голову сломит…

— Значит, операцию вы провалили, — бесстрастным тоном сказал Софрончук.

— Не совсем так, товарищ полковник. Разрешите доложить…

— Не надо формальностей, — поморщился Софрончук. — Рассказывайте по-человечески, что случилось.

Набрав в легкие побольше воздуха и преданно смотря в глаза московскому визитеру, Жудров принялся докладывать:

— Как только мы получили установку на разработку объекта Пушистая, я поручил начальнику пятого направления майору Кобзеву подготовить спецоперацию. Но сам отбыл в командировку в Москву. Майор Кобзев санкционировал операцию и привлечение агента Маньячка. Когда я вернулся, операция была в разгаре. На третий день по возвращении я получил указание Центра прекратить любые оперативные действия в отношении объекта Пушистая, указание было немедленно выполнено, но, к сожалению, ситуация к тому моменту вышла из-под контроля. Разбор полетов мы пока отложили, и не хотелось бы предвосхищать события, но, боюсь, придется ставить вопрос о неполном служебном соответствии майора Кобзева и капитана Линейко, непосредственно руководившего операцией. Она носила явно авантюрный характер, была плохо продумана и организована. Особенно грубой ошибкой было отведение агенту Маньячке, в отношении которой и раньше имелись негативные данные, центральной роли… Были основания предполагать, что она недостаточно психически уравновешенна. Это ведь даже из псевдонима видно.

— Да уж, — поежился Софрончук, — я еще когда материалы в Москве читал, поразился. Ну, думаю, дают ребята, понадеялся, что кличка не отражает реальность…

— В отношении агента Маньячки тоже будут сделаны самые серьезные выводы, товарищ полковник…

— Да что взять с агента, тем более, с агентессы, — сказал Софрончук. — А вот с этого вашего Кобзева и Линейки надо головы поснимать…

— Но, товарищ полковник госбезопасности! Обратите внимание, справедливости ради. Операция сама по себе не была провалена и могла увенчаться успехом, если бы Центр в последний момент не включил красный свет. Буквально на следующий день объект Пушистая должна была встретиться с нашим оперативным сотрудником и попытаться продать ему по спекулятивной цене предмет религиозной пропаганды. Имеющий, вдобавок, историческую ценность. Она была бы задержана с поличным. Были собраны и другие компрометирующие ее данные. Таким образом, задание Центра было бы выполнено! Другое дело, что в результате резкой остановки операции агент Маньячка разбалансировалась и полностью вышла из-под контроля, фактически раскрыв наши действия и наших оперативных сотрудников перед объектом Пушистая. Вот за это виновным придется отвечать. А сама операция, повторяю, могла быть успешно завершена. Если бы не решение Центра.

— Вы, подполковник, на Центр вину не перекладывайте! — рассердился Софрончук. — Какое, к дьяволу, успешное завершение? О чем вы говорите? Вам какая была дана установка? Наталью Шо… я хотел сказать, объект «Пушистая», разрабатывать и собирать на нее компромат! Кто вам давал задание готовить ее арест? Кто вам позволил создавать вокруг нее ажиотаж, привлекая внимание посторонних, и так далее? Это же называется самоуправство и глупость выдающаяся, и ничего больше! И еще имеете наглость зудеть тут про успех операции, которую вам, видите ли, Центр сорвал! Серьезных неприятностей хотите? Так я их вам устрою…

Подполковник Жудров побледнел. Вскочил, вытянулся в струнку, стал что-то лепетать, заверять, что уроки будут извлечены, ошибки не повторятся… «Точь-в-точь как я перед Фофановым», — пришла неожиданная мысль в голову Софрончуку. Но вслух сказал примирительно:

— Ладно, ладно. Не сомневаюсь: сделаете выводы из произошедшего. А теперь дайте мне послушать ту запись, что обещали.

Жудров приободрился:

— Итак. Оперативная запись, сделанная ночью на 30 сентября в квартире объекта Пушистая. То есть на следующий день после приостановки операции. Агент Маньячка по собственной инициативе, не ставя в известность своего куратора, явилась на квартиру Пушистой. Два голоса в этой записи легко различимы. Низкий, почти мужской — это агент Маньячка, а высокий, звонкий — объект Пушистая.

Жудров включил магнитофон. Высокий звонкий голос сказал с тревогой:

«Кто там?»

А низкий ответил:

«Это я, Татьяна».

«Какое качество записи отличное! — удивился про себя Софрончук. — Хоть в этом рязанские коллеги не оплошали… Надо их за это похвалить справедливости ради… Каждый звук слышен, просто как в кино, четко и ясно».

Тем временем высокий голос с магнитофонной ленты сказал:

«Уходите подобру-поздорову. Я вам не открою, тем более ночью. А вздумаете отмычку в ход пускать, я милицию вызову. У меня участковый — приятель».

Низкий отвечал:

«Очень прошу вас, откройте! Я извиниться пришла. Все сорвалось, и я на самом деле рада. Пусть Библия у вас остается. Но мне нужно вам объяснить кое-что. Все рассказать и предупредить. Вам угрожает опасность!»

Дальше была пауза, Софрончук даже встревожился: не остановилась ли запись. Но нет. Раздались легко узнаваемые звуки отпирающегося замка. Щелчок выключателя — видимо, в квартире зажегся свет.

«Это что у вас тут? Закат? Потрясающе! Я никогда ничего подобного не видела! Неужели это вы рисовали?» — сказал вдруг низкий голос. А высокий ответил:

«Конечно, я. Вы же знаете, я художник… Думала, вы эту картину купить хотите…»

«А можно ваши другие картины посмотреть? Мне ужасно нравится… Это что-то необычное, ни на что не похожее… Пожалуйста!» — просил низкий голос.

Долго затем разговор шел исключительно о живописи. Низкий голос рассыпался в комплиментах, которые становились все горячей, и наконец объявил обладательницу высокого голоса гением.

— Это что, — спросил Софрончук, — они всю ночь будут картины смотреть?

— Да нет, — отвечал Жудров. — Сейчас кое-что другое начнется.