«Неужели картину хочет заказать?» — Это было бы самой радостной новостью, какую Наталья могла себе представить. Незнакомка даже перестала казаться такой пугающей. Ну да, черты лица резковаты, крупноваты для женщины. Да, глаза маленькие, немигающие, взгляд слишком волевой — стальной. Но что же в этом страшного? И не такие квазимоды по миру ходят и живут как-то. Не монстр, не людоед. Так, чуть мужеподобная женщина… Бывает…

Вслух Наталья сказала:

— Ну что же… вполне могу рассмотреть ваше предложение.

— Отлично! Вы, конечно, догадываетесь, о чем речь?

— О да… Догадываюсь!

— Замечательно! Я могу предложить вам 500 рублей.

— Пятьсот?

Наталья растерялась. До сих пор ее живописные работы оценивались иначе — было, например, предложение Семеныча, желавшего купить небольшой эскиз «Причуда зимы» за семь рублей 20 копеек. Почему именно такая неровная сумма? Это все, что у меня осталось от пенсии, терпеливо объяснял он.

Или вот еще в студенческие времена был в Москве один поклонник, так тот 45 рублей готов был заплатить, предлагая ей написать автопортрет. Ну и все вот в таком роде. Может быть, незнакомка оговорилась? Наверно! Ведь русский для нее не родной. Имела в виду пятьдесят. А сказала пятьсот. А может, это Наталья неверно расслышала? С таким сильным акцентом — немудрено.

— Сколько, сколько, вы говорите? — переспросила она.

— Пятьсот рублей… ну, хорошо… семьсот. Но больше не могу.

— Семьсот? Что-то я… может, я ослышалась? Как-то… странно… я не ожидала…

— Ладно. Восемьсот пятьдесят. Но это мое последнее слово.

— Нет, я хочу сказать…

Наталья чуть было не брякнула: ну что вы, в самом деле! Я о таких деньгах и слыхом не слыхивала! Да я вам все, что за жизнь нарисовала, за эту сумму отдам!

Но прикусила язык. Постаралась притвориться равнодушной. Отвернулась. Спросила небрежно:

— Вы хотите то, что у меня уже есть, или предпочли бы, чтобы я новую написала?

Эстонка рассердилась.

— Зачем вы издеваетесь? Вам что, 850 — мало? Какая жадность! Я не ожидала!

Наталья хотела запротестовать, сказать: ну, что вы, я вовсе не издеваюсь! И я не жадная. Я согласна и за 500, и за 600, и вообще…

Но не успела.

Ее странная собеседница порывисто вскочила, сказала злобно-нервно:

— Какая вы! Не ожидала… мне другое про вас говорили… Я должна срочно делать звонок по телефону.

Повернулась и пошла прочь — большими мужскими шагами, и в каждом ее движении читалось негодование и презрение.

— Погодите, погодите, куда же вы? — кричала ей вслед Наталья. Но та не желала слушать и, знай себе, шагала к выходу из сквера.

«Эх, глупость какая! — огорчилась Наталья. — Такую возможность упустила!»

Но в глубине души она почему-то была уверена, что эстонка в ее жизни еще появится. Причем достаточно скоро.

Но того, что случилось с ней через неделю после неудачной беседы в сквере у магазина, Наташа никак представить себе не могла. А именно: за ней началась тотальная слежка.

Никаких женщин видно не было, но трое мужчин разного возраста, сменяя друг друга, следовали за ней целый день напролет. Они все время переодевались, маскировались то под строителей, то под продавцов, то железнодорожную форму напяливали. И особенно при этом не прятались, ходили за ней по пятам, поджидали у магазинов и у поликлиники, у подъезда дома. Не учли, что художник легко распознает преследователей, несмотря на переодевания. А, может быть, как раз все понимали, но хотели создать впечатление, что за ней не трое, а целая армия какая-то ведет наблюдение. Напугать старались. И напугали.

Это было очень неприятно. Что делать, Наталья не представляла. На милицию надежды не было, расстраивать тетку и посвящать ее в происходящее не хотелось, хватит с нее двух гипертонических кризов за год. От Ирки толку нет, только болтовня по городу пойдет. И тут Наташа встретила на улице своего школьного учителя труда и гражданской обороны Эдуарда Петровича.

Ему было уже хорошо за семьдесят, он давно вышел на пенсию, и теперь, как полагается, посвящал свои дни заботе о внуках и охоте за едой. Вот и сейчас он шествовал по улице Урицкого с авоськой в руках — из магазина в магазин, в надежде, что где-нибудь что-нибудь «выбросят».

Со школьных времен почему-то навсегда застряла в памяти его фраза, которая очень веселила мальчишек из класса: «Разметку знаешь? Режь по шаблону!»

Наталья всю жизнь сама себя так и подбадривала, когда приходилось делать неблагодарную трудную, черную работу, вроде грунтовки холста или занудного расписывания второстепенных деталей, вовсе не требующего вдохновения. «Разметку знаешь? Режь по шаблону!» — выкрикивала она боевой клич и бросалась на штурм. И когда побеждала, вспоминала учителя.

В школе абсолютно все, ученики за глаза, а учителя часто и в глаза, звали его, естественно, Петровичем.

Когда Петрович впервые увидел Наташу после ее выписки из больницы и возвращения в Рязань, он так искренне ей обрадовался, так заразительно хохотал, что и у нее на душе как будто стало легче.

«У-у, — гудел он, — мне рассказывали, что ты похорошела, а я не верил, говорил, куда ж еще хорошеть-то? Но оказывается — есть куда! Нет, посмотрите на нее, какая прелесть!»

Петрович сверкал лысиной, блестел вставной челюстью, совершенно не чувственно, а по-дружески жал ей руки.

«Знай, знай наших, — смеялся он. Потом вдруг даже прослезился. — Порадовала старика», — говорил.

С тех пор Наташа старалась почаще заглядывать к Петровичу, несколько раз зазывала его к себе. Он вряд ли много понимал в живописи, но внимательно, с уважением рассматривал ее работы — ему было любопытно. Каждая встреча с учителем повышала настроение, а он просто-таки весь светился, когда видел Наталью. Она радовалась, вполне эгоистически, что Петрович еще крепок, ничем особенным не болеет и, даст бог, проживет еще долго-долго.

И вот именно его она и увидела на улице Урицкого в тяжелый момент. Заметив ее, он сразу заулыбался во весь рот, замахал приветственно руками. Но приблизившись, нахмурился: увидел по выражению ее лица, что она чем-то сильно обеспокоена.

— Наташенька, что случилось? Скажи, лапушка, я могу тебе чем-нибудь помочь?

— Эдуард Петрович, вы не поверите! Я знаю, это звучит нелепо… но… в общем, за мной следят…

Теперь уже Петрович нахмурился. Нахмурился так смешно, что Наталья чуть не прыснула, несмотря на всю серьезность положения. Подумала: «Надо же, я никогда не видела его хмурым».

Теперь она легко прочитывала на его открытом лице мелькавшие в его голове мысли. Первая: «Что за чушь? Уж не разыгрывает ли она меня? Тогда посмеемся вместе, но я посоветую ей так не шутить больше, не в той стране живем». Вторая: «Нет, видно, не шутит. Вон какая напуганная». На смену ей пришла третья: «А вдруг не чушь? Вдруг и вправду? Но какой интерес она может представлять для органов? Совершенно никакого! Но у нас могут ведь и без интереса. А что, запросто. Так, по навету глупому какому-нибудь. Квартира, например, кому-нибудь ее понадобилась, вот и сочинили». Четвертая: «Но, скорее всего, девочке показалось, привиделось. Фильмов про разведчиков насмотрелась, вот вчера как раз очередную серию «Семнадцати мгновений весны» показывали. Или просто нервы расшатались — жизнь-то у нее не простая».