Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чтобы успокоить свою печень, он ещё раз открыл саквояжи улыбнулся…
Что?.. Как улыбнулся?.. Разве не понятно?.. Многоуважаемый и сердечный друг, каждому дураку известно, что подлецы и убийцы улыбаются очень, ну просто чрезвычайно, дружелюбно. «Дружелюбней не бывает». К слову, запомните на моё будущее (если оно, конечно, ещё есть… или будет?.. или было?..), что мужественные и добрые персонажи улыбаются как ни попадя…
Насмотревшись на содержимое саквояжа, умнейшая голова нации с помощью собственного голоса включила радио. Передавали последние известия. Радостным, бодрым голосом диктор сообщил о событиях на фронте (ну, там… о наступлении врага, количестве убитых, числе разрушенных строений, величине убытков и ещё о всякой ерунде), о нескольких сотнях самоубийств, о разрушительных землетрясениях… и наконец, – голос диктора при этом стал торжественно-серьёзным – о результатах футбольных матчей… Потом пошла реклама презервативов, и хорошо поставленный баритон запел:
– К чёрту горе, война войной
– Оргазм и прибыль – любой ценой!
Наконец, диктор сказал:
– А сейчас послушайте музыку нашего замечательного современного композитора Хернякпорера.
И понесло из динамика зацикленными диссонансами и барабанами. Даже Шмулика это начало раздражать, и, приблизившись к унижено стоявшему на его добротном столе чёрному кожаному саквояжу, он нежно вытащил из него маленького титанового «дракона», ещё раз полюбовался им, после чего поставил сей предметна полированную столешницу…
В это время за окном затрелил шальдаг… Лидера нации это окончательно взбесило. Он схватил свой родной пистолет, подбежал к окну… и почувствовал некоторое неудобство… Однако через весьма небольшое время это ощущение прошло…
Кстати, пуля, застревающая в мозгу, действительно, в большинстве случаев, причиняет дискомфорт с летальным исходом…
Да, вот ещё что: Йоси совсем неплохо стрелял, за что, собственно, и имел награды в ту, Первую мировую…
57
Уже смеркалось, когда они подошли к бараку. Возле барака стоял охранник-цамцавовец и ковырялся в носу, с наслаждением вытаскивая оттуда огромные козявки, которые он бросал на землю. Цамцавовец, конвоировавший Леольhя, подошёл к ковырявшему и что-то сказал ему. Последний вытащил из кармана сигарету и дал конвоиру. С пальца давшего к сигарете прилипла козявка, но конвоир, не обращая на это внимания, с удовольствием закурил. Затем охранник открыл дверь и втолкнул Леольhя во внутренности барака…
Их было двадцать… Двадцать подростков пробной партии… Они сидели и лежали, играли в компьютерные игры и смотрели видео, читали книги и спали, говорили и молчали, смеялись и плакали. Все были одеты в одинаковую зелёную лагерную униформу на голое тело. На ногах были чёрные спортивные тапочки с матерчатым верхом.
За один день Леольh уже знал их всех по именам…
Вот взлохмаченный Сашка. Время от времени он задаёт Леольhю один и тот же вопрос:
– Зачем нас тут держат? Что это за дом отдыха во время войны?
И Леольh, не зная, что ответить, бормочет:
– Такие у них порядки.
Толстый Серёжа с остервенением колотит по клавиатуре компьютера, периодически повторяя:
– Блин!
Высокий, белокурый Витенька спит, но по щекам его ползут слёзы… Ракета попала в его школу… Нет, детей там уже не было… Но Светлана Наумовна… Чернокудрая и черноглазая молоденькая учительница физики, в которую он был без памяти влюблён… Она погибла…
А Петя… Рыжий Петя всем безостановочно рассказывает про своих, погибших у него на глазах, маму и папу:
– Они у меня оба инженеры… В институте и поженились… Мама красивая, а всё равно не выдержала: влюбилась в папу…
У Леольhя от горя постоянно прокатывались спазмы по горлу, но он не мог позволить себе заплакать. Глазами бессильного отчаяния он смотрел на несчастных детей.
Кормили два раза в день скудной едой, приготовленной из порошковых концентратов. К Леольhюи подросткам пришёл и удобно устроился в их теле старый верный друг: чувство голода. В бараке существовали, но не работали, кондиционеры, и было холодно, что заставляло всех кутаться в цветастые простыни, снятые с постелей. Узники слонялись по тускло освещённому бараку, напоминая раскрашенные привидения. Воду в умывальники и туалеты подавали три раза в день на четверть часа: утром, в обед и вечером. Туалетов было четыре. Их невозможно было убрать (так как необходимо было экономить воду для питья и мытья), и запах испражнений обволакивал всё. Многие мальчики были простужены. Они чихали и кашляли, а инфекция кружилась по плохо проветриваемому помещению в поисках новой жертвы. Чернявый маленький Колян совсем занемог, у него поднялась температура, и он уже не вставал с постели. Зная всё, Леольh понимал, что обращаться к цамцавовцам бесполезно, и старался сам, как мог, помочьбедным детям…
…А в одно утро объявили, что через полчаса их поведут в кино, но когда Леольhя и ребят вывели из барака, был уже полдень. Коля не мог идти, и Леольh вынес его на руках, ужасаясь тому, как он горяч и невесом.
Ласковый весенний солнечный диск с юга окутывал всё своим излучением. Голубое небо было безмятежно, и земля уже почти успела просохнуть от ночного дождя. А напротив солнца, на севере, совсем близко ворчала канонада фронта.
Леольh окинул взглядом пространство и увидел прямоугольник двойного ряда красиво блестевшей новенькой колючей проволоки и бежевые пластмассовые бараки, которые выстроились в колонну, дверями к фургону на колёсах, словно стояли в очереди. Он увидел также оформленные в виде сказочных башенок сторожевые вышки охраны, расставленные по углам прямоугольника лагеря, и красную башенку с часами и прожектором над входными воротами. Сзади, около пустых ближних бараков, шебуршилась в поисках пропитания стайка взъерошенных воробьёв, чирикая и ссорясь…
Зрителей впустили в фургон, где было тепло, чисто и светло, а оранжевые плюшевые сидения зала так и приглашали плюхнуться в них. Когда все расселись, автоматически откинулись крышки-столики спинок сидений, и каждый увидел на них кулёк жареной воздушной кукурузы и картонную бутылочку апельсинового сока.
Видимый в дверной проём фургона оператор-цамцавовец, в уши которого были воткнуты наушники (излучавшие даже наружу грохот ударника), трясясь всем телом, притопывая ногой, кивая головой в такт музыке, перемалывая челюстями жвачку и играя в покер на смартфоне, периодически восклицал:
– Ёу! Вау!
Не прекращая своих занятий, он взял маленький пультик управления автоматикой фургона и нажал на нём красную кнопочку. Двери фургона герметично закрылись, в зале полупогас свет, и на экране засуетились в жутком боевике красивые актёрыи актрисы…
Попозже, когда музыку фильма пронзило лёгкое шипение, Леольh уже знал, откуда оно: из отверстия в полу, закрытого перфорированным металлическим листом. В проходе между пятым и шестым рядом. Он сбросил с себя куртку униформы (на миг ему почему-то стало стыдно за своё, несмотря на худобу, атлетическое сложение), лёг на пол фургона и с силой прижался голым животом к прорезям холодного металла. Шипение не исчезло совсем, но уменьшилось. Дети, увидев поведение Леольhя, вскочили со своих мест и в испуге побежали к нему, но Леольh закричал что было сил: