Как я от вас ни скрывал, вы, видимо, давно уже догадались, что Нимфа Манечка и Стефочка – это одно и то же лицо, одна и та же симпатичная, сексапильная блондиночка…

И лежал солдат Гройсшлемазлин в бомбовой вороночке под миномётно-ракетно-бомбовым же обстрелом на поле боя, и смотрел на на запыленную жёлтую ромашку, растущую под его носом, и думал себе так:

– Ой, ё-моё! Пуляют прямо в людей. Где уж тут вытащить этот проклятый камешек из ботинка. Только прижимайся к земле да моли Бога, чтобы пронесло… Пусть было бы, как было: самки, самцы… Раз к святости материнства и отцовства без этого нельзя… Балансировка на тонкой грани между животным и человеком… Так нет, им ещё и крови подай… На десерт.

Недалеко впереди, прямо на просёлочной дороге, разорвался миномётный снаряд. Леонид посмотрел в сторону дороги и увидел на ней одинокий, весь в глинистой пыли, чёрный башмак.

– На меня похож, – горько усмехнулся он.

Грохнулись несколько бомб и ракет, и от весьма неприличного шума их разрывов мысли Леонида настолько сдвинулись по фазе, что он вдруг вспомнил, как линчевали в далёкое мирное время чёрного уданца в верисейском автобусе за то, что он говорил по мобильнику позади водителя. Потом выволокли из автобуса и бросили на дороге, а вместо него на следующей остановке зашла врейка, уселась на то же место и стала громко кричать в свой мобильник… При всеобщем молчании…

Обстрел несколько стих, и по команде бойцы бригады побежали вперёд, к дороге. Побежал и рядовой Гройсшлемазлин. Вот и дорога с одиноким башмаком. Послышался вой бомбы и затем её взрыв. Раскалённый осколок попал в грудь Гройсшлемазлину, вырвал его несчастное сердце и оно, всё в крови, шлёпнулось рядом с его бездыханным и тоже окровавленным телом. В это же время задул огорчённый ветер, и с усталого неба стал потихоньку накрапывать стеснительный дождичек. А на произошедшее всеми дырочками своей шнуровки с ужасом смотрел промокший и дрожащий от холода одинокий башмак, и его шнурки казались струйками чёрных слёз…

51

Концентрационный лагерь смерти номер 3333 был новенький с иголочки, передвижной, весь из пластмассы и металла, установленный рядом с местным крематорием по ужасно-секретному приказу нацпремьера, лагерь, предназначенный для вянских подростков мужского пола старше тринадцати лет, которые по не менее кошмарно-секретному постановлению нацпартии Верисеи подлежали уничтожению. Только неделю назад прибыла первая, пробная, партия подростков, и девственная газовая камера-фургон с нетерпением ждала своего проверочного пуска.

Всё это, на отличном вянском языке, любезно-доверительно разглашал Леольhю во время его первого после поправки допроса черноглазый, смуглый, симпатичный офицер в сером цамцавовском мундире…

– Вы попали сюда совершенно случайно: просто этот лагерь ближайший к месту, где вас подобрали. За дверью послышался гогот лагерных охранников.

– Невозможно работать. Простите. Офицер встал и вышел за дверь. Послышался его резкий говор, и гогот стал удаляться.

Леольh, в белой лазаретной одежде, бледный от всё ещё продолжающихся невыносимых головных болей и ужаса услышанного, продолжал в оцепенении сидеть на высоком, чёрном табурете под светом двух ярких жёлтых ламп комнаты для допросов.

Симпатичный цамцавовец вернулся и продолжил:

– Мы провели тщательное расследование и выяснили, что вы происходите из очень древнего врейского рода… Хотя, честно сказать, ваши зелёно-серые глаза и не врейский нос… Но генетические анализы не оставляют сомнений: вы врей. Достаточно вам подписать эту декларацию, – офицер протянул Леольhю лист бумаги, – принять присягу, поработать в нашем дружном лагерном коллективе, и чик-чак, – вы на свободе…

Декларация была на вянском… Она была очень обстоятельной…

Леольh отрицательно покачал головой… Офицер вскочил из-за стола.

– Оставьте эти глупости. Вы же умный человек, с врейскими практичными мозгами. Даже Рабейну уничтожал врагов врейского народа, – сказал раздражённо цамцавовец.

– Не в лагерях смерти…

– Ладно. Подойдём с научной точки зрения. Есть законы природы. Их не обойти… Закон естественного отбора. Слабый гибнет… Вы думаете, я не испытываю к ним жалость?..

– Беспощадная жалость… Жалость без пощады… Она лишь для самообеления… Ваш отбор… противоестественный… Рабейну, – Леольh разорвал и бросил в смуглоту цамцавовского лица клочки декларации, – бедный Рабейну… он уже тогда понял: даже то, что вырублено на камне под диктовку Господа, можно легко забыть… разбить… потерять… изменить или стереть…

– Есть, видимо, какое-то недопонимание. Вы имеете лишь две возможности: либо согласиться, либо быть уничтоженным… Тем более что теперь вы посвящёны в государственную тайну…

52

Бронетранспортёр остановился на зелёном лугу, весьма исковерканном войной, и из роскошного чудовища вышла не кто-нибудь, а Манечка-Стефочка, и не просто так, а по малой нужде, и не как-нибудь, а в чём была, то есть в одной юбочке (без трусиков) и в бюстгальтере. Не то чтобы в броневике Сатанилаева не было туалета – просто: проветрить натруженные бёдрышки…

Да, я забыл сообщить, как Стефочка очутилась здесь. Всё несказанно просто: Сатанилаевские войска несколько оттеснили верисейские в юго-западном от столицы направлении, но положение было неустойчиво, и Верховный Главнокомандующий решил лично появиться на передовой для поднятия боевого духа солдат и офицеров своей гвардейской дивизии. А кто ж едет на фронт без предметов первой необходимости? Вот он и взял с собой Стефочку…

Сделав, что нужно, шикарная блондинка пошла назад, старательно (как и раньше, при следовании сюда) отводя глаза от трупов, валявшихся там и сям в местами обгоревшей траве и в грязи. Но всё же у просёлочной дороги она не выдержала и взглянула на один такой жуткий объект. Голова его была свёрнута набок так, что виделся лишь профиль: большой горбатый нос впалая, грязная, заросшая щетиной щека, забрызганная засохшей кровью. Пыльные, чёрно-седые волосы головы и грудь солдата тоже были в засохшей крови, а у руки с узловатыми суставами пальцев, судорожно прижатой к левой стороне груди, лежала вывалившаяся из кармана, чудом уцелевшая, её, Стефочки, фотография… Стройные, белые ножки женщины подкосились, и она рухнула без сознания…

Охранники, переносившие обморочную Стефочку назад в броневик, с неплатонической нежностью посматривали на то, что виднелось из-под её приподнявшейся юбочки и под полупрозрачным бюстгальтером… Потом бронетранспортёр уехал. Осталось только затишье перед очередным боем, трава, мёртвые тела солдат и одинокий башмак, который никак не мог взять в толк, с чего вдруг на этой войне люди стали падать в обморок от такого житейского для них дела, как изуродованные трупы…

А у братана, то есть у Сатанилаева, от всех этих Стефочкиных обмороков вновь разыгралась похоть, и по прибытии в столицу, в свою резиденцию, он овладел Стефочкой пару десятков раз. Хорошо ещё, что для Стефочкиного, уже полуобморочного, тела это было, как два пальца записять…