– Мамочка, родная, светлая тебе память, спасибо, что научила вовремя…

Между тем Надю отправили на передовую (санитаров не хватало), и Евгения Лазаревна устроила вместо неё проживать только что выписавшуюся Ларису. Они подружились и иногда рассказывали друг другу о своих радостях и горестях. Только вот последних было гораздо больше…

– Представляешь, Женечка, не платье, а просто огромный уродливый колокол. Некоторые рыбьими костями да нитками из чулок умудрялись немного перешить это уродство.

– Могу себе представить, что из этого получалось.

– По четырнадцать часов вкалывали на железной дороге, без выходных. Потом, когда сибирские партизаны стали теснить Сатанилаевские внутренние войска, начальство Ярсклага, с охраной вместе, разбежалось, и мы к партизанам попали. Многие, правда в основном уголовницы, и от них потом сбежали. А тут Вторая война подползла змеёй. Мало было своей, гражданской…

– Да, я вот только в мединститут собралась поступать, и всё поломалось… А когда брата взяли на фронт, мамочка не вынесла этого, светлая ей память… Папа от горя и субботу перестал соблюдать… Раньше всегда всё, как положено… и праздники…

Женя расплакалась, и Лариса, положив ей руку на плечо, сказала:

– Везде смерть. Куда ни глянь. Видно, уж очень люди провинились… Господи, ведь я даже не знаю, что с моими… мамой… папой…

Она замолчала и сгорбилась. Волнистые, тёмно-золотые пряди скрыли её бездонные глаза.

Евгения Лазаревна, в свою очередь, попыталась утешитьЛару:

– Найдёте вы, Ларочка, принца Леольhя своего. Вот увидите…

И ещё рассказала Лариса Михайловна, как был из бывших заключённых Ярского исправительно-трудового лагеря сформирован женский партизанский отряд. Как стояла она одна ночью на посту в лесу и дрожала от страха, ибо в лесах рыскали врейские проверисейские банды. Как привыкла потом и уже ничего не боялась, когда стала командиром отряда взамен убитой бандитами подруги…

– А ранило меня уже здесь, после соединения партизан с регулярными войсками Сибирской республики. Теперь вот опять прошусь на фронт. Не берут…

44

О поварихе семь тысяч семьсот семьдесят седьмой пехотной бригады Северо-Западного фронта Армии Верисеи было известно всему данному фронту не только потому, что она действительно из ничего могла приготовить салат и замечательную дайсу (кашу, по-научному), но и в связи с её бесчисленными любовными похождениями, овеянными неувядаемой боевой славой о сексуальной мощи этой привлекательной блондинки. Нимфа Манечка – так ласково называли её удивлённые бойцы мужеского полу. Женский же состав бригады люто ненавидел свою могущественную конкурентку и, грубо говоря, завидовал ей.

Однако частично эта ненависть сменилась на милость, когда то ли вследствие молниеносно-дурацкого прорыва бойцов бригады, то ли из-за чрезмерного врейского ума командиров, а возможно, просто по банально неповторимой «изобретательности» случая, бригада попала в окружение… И что обидно, произошло это, можно сказать, прямо на подступах к столице Справедливого Союза, на глазах у всей огромной Армии Верисеи.

Великий лидер Шмулик тогда просто так и сказал:

– Маньяким!.. Тэмбелим!..[16]

В народе по сему поводу высказывалось мнение помягче:

– Муд…ки е…анные!

Но дело не в этом, а в том, что бригада была разгромлена и взята в плен гвардейской дивизией Сатанилаева…

В Сатанилаевских лагерях военнопленных, конечно, кашрут (ну это… вы же знаете, там всякие вериано-удейские религиозные требования к еде и к процессу поедания последней) не соблюдался, но, само собой разумеется, только по той простой причине, что соблюдать его было нечем, ибо для такого дела нужна хоть какая-никакая еда. Последней же не имелось до такой степени, что и незачем ходить было в туалет (который, кстати, тоже был не ахти что: без кафельной плитки, не утеплённый, так – параша). Но что да, то да: женщин-пленных держали отдельно от таких же мужчин. Чтобы всяких там излишеств не было. И пока никого не уничтожали… Только потихонечку себе пытали (между прочим, мужчин-пленных довольно быстро потом уничтожили… ну, тоже не без пыток, конечно).

Но, собственно, в каких-то специальных действиях по уничтожению особой нужды и не было, ибо этим со знанием дела занимались гастарбайтеры: голод, холод, отсутствие одежды тёплой (одеял, топлива, мыла, лекарств), антисанитария, дизентерия, сыпной тиф, вши, побоища между пленниками из-за куска хлеба, каннибализм… Жили же, как это ни странно, не в отдельных благоустроенных квартирах, а в землянках по нескольку десятков человек. Да и спали не на матрацах фирмы «Нах», а на дрянных: фирмы «Нары & Солома».

Вот в этих-то чрезмерно простых условиях и проявилась полезность Нимфы Манечки: она умудрилась переспать почти со всей охраной лагеря и получила у них постоянство (квиют, по-научному) на данную работу, за которую ей давали пайки еды и питья и всякое другое, что бывает очень полезно для лагерствующего организма. Еду же Манечка раздавала всем пленённым женщинам, оставляя себе столько же, сколько получала каждая из них, что, после дележа, оказывалось совсем малым количеством. Кстати, лишь немногие из этих женщин решились пойти на такую же работу. Возможно, от недостатка желания по причине голода, жажды, холода, болезней, пыток, душевного отчаяния, грязи, вони, брезгливости, наконец… Или от недостатка мужества… Или от избытка порядочности… Или от всего вместе… Так или иначе, но их ненависть к Манечке сменилась на некоторое уважение к ней же. Поэтому, когда свалившийся из столицы на лагерь начальник охраны Сатанилаева, Сводников, забрал пять десятков чисто вымытых в бане, продезинфицированных, прошедших медосмотр, подкормленных и приодетых наиболее крепких бабёнок, в число которых попала и Манечка, оставшиеся женщины плакали и говорили:

– Пропадём мы без нашей Манечки. С голоду подохнем…

45

Когда Евгения Лазаревна пришла в госпиталь на очередное дежурство, она увидела людскую толпу возле придорожных кустов рядом с грязно-серыми сооружениями госпиталя. Шёл мелкий злой дождь, и дорожное месиво противно хлюпало под сапогами, пока Женя, предчувствуя недоброе, подбегала к толпе, состоящей, в основном, из любопытных прохожих и некоторого количества военных специального антиуголовного армейского подразделения. Протолкавшись, наконец, к центру человечьей массы, она увидела страшное… Изуродованный голый труп Сарыh с окровавленными бёдрами, вздувшимися сизыми грудями и страшно выпученными глазами распухше-синегубого лица валялся на земле, широко раскорячив толстые ноги… От ужаса Женя потеряла дар речи и застыла в ступоре…

Позже она узнала, что её коллега слишком долго заигрывала с батальоном солдат, расквартированного в городе мотострелкового полка…

Вечером, всё ещё передёргиваясь от чудовищности произошедшего, Евгения рассказывала Ларисе Михайловне и хозяевам о Сареh…