Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В водовороте жизненной ямы?
Сердце слабеет,
Злоба редеет,
Мысли «мудрее»,
Но дьявол довлеет.
Выплыву ль?.. Сволочи!
«Мэйдэй» не слышат!..
Только три звёздочки
В сумраке дышат.
* * *
От тебя ничего не осталось.
Был героем и весь усох.
Столько книг никогда не читалось,
Столько – не перечёркивал строк.
Пред тобой, безутешно кривляясь,
Вязнет в зеркале вялый рот.
Сумасшедшая пляшет старость,
Пустоглазую в круг зовёт.
* * *
Всё будет так, как я хочу.
Нечаянно и непонятно.
И всё, что представлялось невозвратным,
Подвластно времени – жестокому врачу.
Рванёт освобождённая душа,
Обмякнет тело, распрямятся руки.
Огонь обнимет кости. Не спеша,
Исчезнет то, что содержало муки.
Моих протонов взмоют вереницы,
Внедряясь в мира новые творенья,
И девушка, чтоб одолеть сомненья,
Сорвёт цветок, в котором атом мой
кружится.
О чудо жить и умирать,
И возвращаться сонмами подобий.
Не сознавать и сознавать.
Смеяться, плача у надгробий.
* * *
Нет, этот климат не для меня.
Мне бы уехать, уехать отсюда.
Где-то нетронутые звенят
Воды прозрачные в роще-чудо.
Лето короткое, как ночлег,
Не выжигает из тела душу:
В нём уже слышен осенний забег
Перед тоской белоснежной стужи.
Я б и уехал, и сгинул бы след,
Но тут случилась как раз заваруха:
Не досказала мне свой секрет
Шёпотом жарким одна девчуха.
Носик наморщив в таинстве важном,
Вся в ореоле глазищ развёрстых,
Прощекотала мне ухо страшным:
Дрался в их садике мальчик толстый!..
* * *
Шабат-шалом ещё не наступил,
И содрогаясь, небо жадно пьёт,
Под утомлённый рёв своих турбин,
В Москву взлетевший круто самолёт.
Диспетчер Сеня, парень средних лет,
Московский вдруг увидел белый снег,
Московский он увидел ясно двор,
В экран вперив свой утомлённый взор.
Увидел женщину в серебряном окне,
Махавшую ему давно рукой,
Чтоб возвращался сын уже домой…
Промолвил: «Мама», – словно бы во сне.
Шабат-шалом ещё не наступил,
Ещё взлетают в небо самолёты…
Диспетчер Сеня что-то загрустил:
В душе-радаре детства «некудоты»[18].
* * *
Я тоже пою,
Круглоглазая птица, но ты – от любви —
я – от боли.
Ты песню свою,
А я песню мою.
Я в клетке, а ты на просторе.
Ты, радуясь жизни, чирикаешь всласть —
Угрюмы мои бормотанья.
Ты – в небе, но не боишься упасть —
В грязи я страшусь утопанья.
Ах, как он был прав, длиннохвостый
мудрец,
Пред Господом вслух заявляя,
Что разум, внедрённый в «творенья венец»,
Мучения лишь доставляет.
Что лучше пичугой весёлой летать,
Не зная о смерти и тлене,
Чем смысл и границ в необъятном искать,
Душою погрязши в смятеньи.
Тель-Авив летом
Каркасы башен «фаловито»
Калечат небосводный смог,
В убранстве пробок змеевитом
Асфальт и трещины дорог,
Кудахтанье сигнализаций,
Надёжность прочной духоты,
Неисчислимость вариаций
Шумов торговой суеты…
Здесь по-одесски величаво
Морская глубь за веком век,
Волнуясь, сервирует брег
Солёных ракушек приправой…
Но – стоит только обернуться,
Вглядеться в городской испуг:
В лицо гостиницы смеются,
Лопочет человечий круг.
И пахнет прибылью и сексом,
И веет горечью и бегством.
01.06.11
* * *
В этом споре отчаянном злости и муки —
Отмолчусь.
Справедливости горя, кровожадности
злюки —
Усмехнусь.
Что в шифровке записано, ровно —
То читать.
Не прибавить ни «геника» к Слову —
Не отнять.
И сотрутся в мирах кромешных —
Все следы.
И задуманных партий взвешены —
Все ходы.
02.06.11
* * *
Очертания жизни теряются в тысячах
случаев.
Непонятно уже то ль живу, то ли слой
суеты.
То ли мной неприятностей горы были
накручены,
То ли горные мною вертели эти хребты.
Но когда, тормознув, отдышусь, осмотрюсь
с изумлением
И пытаюсь обдумать, логически взвесить,
понять,
От отчаянья позднего и остервенения
Руки тянутся кнопочку «Reset» нажать.
02.06.11
Запоздалое извинение перед моими преподавателями математики
Я не математик – я поэт…
А точнее, ни того нет, ни другого.
То, что я нашёл тогда ответ,
Ничего не значит, – верьте слову.
В кодах чередующихся зим
Был такой «приказ по гарнизону»:
Одному – в бессмертности Олимп,
А другому – грязь месить по «зоне».
Тело и «смоковница» души
Выдались совсем «не даровиты».
Правы были, – кто меня душил
(И семиты, и антисемиты).
Так что, «извиняйте», я пошёл…
Ковырять компьютер – труд нескучный.
Видно, в этом я себя нашёл
В этой жизни злобно-злополучной.
Но когда-нибудь Обидевший меня
Переправит горестные знаки
И реинкарнирует, скорбя,
В Фридмана, а то и в Пастернака.