Жозефина оказалась достаточно отзывчивой, чтобы как-то разделить с ним его радость. Она расценила письмо к ней как доказательство его продолжающейся благосклонности. Праздники и торжества продолжались несколько недель. Даже житель беднейшей лачуги украсил свое жилище и осветил окно мансарды. Лодочники Сены устроили яркий карнавал, каждый уважающий себя парижанин надел свою лучшую одежду и отправился в собор Нотр-Дам, чтобы поприсутствовать на общественном крещении 9 июня.

Отцу никогда не надоедала мысль о том, что у него здоровый и привлекательный сын. На смену заботливому государственному мужу в Наполеоне проснулся гордый и игривый родитель. Никогда еще в прошлом ни один человек и ни один триумф не приносили ему такого утешения и такой радости. Каждый час, который можно было урвать от работы за письменным столом и от пребывания в зале аудиенций, он уделял ребенку, а когда тот пошел, ему разрешили бегать по императорскому кабинету.

Иногда шаловливость и поддразнивание отца граничили с абсурдом. Он мог надеть на ребенка свою черную шляпу и нацепить ему детский меч для церемоний, в другой раз он мог держать его перед зеркалом и корчить страшные рожицы, настолько отвратительные, что король Рима визжал от восторга или ужаса — никто не способен был определить, от чего именно. За обедом он сажал ребенка рядом, обмакивал его пальцы в красное вино, позволяя обсасывать их, или обмазывал губы ребенка подливкой и громко хохотал, когда тот язычком пытался облизать их.

Государственные деятели и гувернантки с укоризной смотрели на эти устаревшие забавы, а некоторые даже пытались делать замечания по поводу недостатка у него чувства достоинства, о плохом влиянии, которое такое поведение может оказать на принца. Наполеон смеялся. Наполеон не советовался с ними о том, как надо воспитывать будущего владыку пятидесяти миллионов подданных. Вместо этого, как бы заглядывая в свое будущее, когда в утешение ему останется только портрет этого ребенка, он выжимал максимум удовольствия из своего величайшего торжества.

Иначе обстояло дело с матерью мальчика. Даже материнство не смогло оживить воображение в крестьянских мозгах Марии Луизы. Она исполняла свой долг — не больше и не меньше.

По утрам она просила, чтобы ребенка приносили к ней, и наблюдала, как ему все надоедает и он начинает ерзать. При этом она смотрела на него своими спокойными голубыми глазами поверх газеты. Позже в течение дня Мария Луиза иногда проводила десять или пятнадцать минут у колыбели. Она оказалась скупа на ласку и никогда не заходила в детскую комнату без рукоделия, чтобы занять свои руки, не теряя «напрасно» время. Она всегда чувствовала облегчение, когда одна из служанок приглашала ее на занятия музыкой или рисованием с Исаби. В глубине своего неповоротливого ума она задавалась вопросом: зачем все это беспокойство? Ребенок на месте, он здоров, а что еще надо?

Возможно, она была права, а Наполеон заблуждался. Его суждения стали уже не столь правильными, как прежде. Его все меньше интересовали подводные течения тех рек, которые он форсировал, а беспрерывные интриги льстецов стали надоедать ему. Что же касается нескончаемой войны в Испании, иногда он забывал о ней на несколько дней кряду.

Маршал Массена возвратился, хромая, из Португалии в сопровождении изнуренных, как скелеты, солдат, которые основательно расколошматили под Альбуэрой корпус англичанина Солта. Позже британцы будут приветствовать его на улицах Лондона.

Партия меньшинства в Австрии делала все возможное, чтобы отравить сознание царствующего тестя, настроить его против империи своей дочери. Британия продолжала править морями, а капитаны ее сторожевых кораблей показывали нос Наполеону на подходе к его собственным гаваням.

Примерно год он не обращал на это внимания или почти не обращал, любуясь, каким крепышом растет его ребенок и как он катается вокруг дворца в маленькой карете в форме раковины, запряженной козами.

Наконец на восточном горизонте сгустились тучи, игнорировать которые стало больше невозможно. Его пятилетняя дружба с царем Александром основывалась на императорском указе, обязывающем бойкотировать торговлю с Англией.

Император неохотно закрыл дверь в детскую комнату и бросил клич своим когортам.

Его огромная армия, самая большая со времен персидского царя Дария, оккупировала всю Европу и теперь нащупывала свой путь по бесконечным лесам и равнинам в направлении Москвы. Для династии было важно, чтобы он сам возглавил войска, но, беря на себя такую ответственность, он оказал жене такую любезность, которой не оказывал даже Жозефине. Он назначил ее фактически регентом Франции, единственным своим преемником на время своего отсутствия, дав ей полномочия подписывать важные документы и принимать политические решения, чего прежде не поручал никому из смертных, даже преданному Бертье и своей обожаемой матери.

Он выступил в поход в мае 1812 года, а Мария Луиза наблюдала, как он готовился к этому. При этом ее лицо оставалось столь же бесстрастным и добродушным, как и в тот день, когда ей сказали, что она должна покориться объятиям великана-людоеда.

Глава 20

Снежная сцена

Но получилось так, что расстались они не скоро.

С тех пор как они встретились, им пришлось разделить усталость и возбуждение пяти императорских поездок, и это их путешествие в Центральную Европу поздней весной 1812 года оказалось последней и наиболее яркой поездкой. Последним интервалом безмятежности. Потом все их встречи будут проходить на фоне хаоса в трещащей по швам и разваливающейся империи.

В течение всей весны войска двигались на восток, мужчины из разных стран были одеты в разнообразные мундиры и ливреи. Триста двадцать пять тысяч солдат перешли Неман и вступили в Россию. Лишь треть этой армии составляли французы. Остальные — неохотно вступившие в легионы поляки, баварцы, саксонцы, итальянцы, баденцы, вестфальцы, голландцы и австрийцы.

В центре этой кавалькады с участием мелких корольков, обласканных гражданскими властями, ехали император с императрицей. Он — все еще в зените своих успехов, она — наслаждаясь благоговейным расточительством своего нежного тучнеющего супруга, разительно контрастировавшего со всеми другими людьми, которые приходили выразить свое уважение на всех этапах путешествия.

В поездке до Дрездена дополнительных причин для счастья у Марии Луизы не было. Супруг обещал ей, что в конце этой поездки она встретится со своей семьей, и, как только он двинется в Россию, она будет вольна отдохнуть со своим отцом в Праге.

Франц теперь являлся союзником, и его дочь, оставаясь простецкой душой, не подозревала, что министр отца Меттерних, человек, который уговаривал ее выйти замуж за Наполеона, уже подстраховывал себя и своего хозяина на случай поражения Наполеона в бескрайних степях, раскинувшихся между