— Буйство твоей фантазии, Карсон, скоро станет нашим общим заболеванием, — грустно улыбнулся мне Гамфор. — Скорее, он был обычный мутант. Нет, не анган. Уверяю тебя. В тех чувств нет. Они вроде слюды, только под током.

Кирон улыбнулся:

— А я тебя уверяю, что есть. Чуть все перья не сбросили со страха, когда увидели, что Кой сотворил с капитаном. Пошли белыми пятнами. А потом долго летали над тем местом, куда его… Ну, эти его части… Да, не поверил бы, если б сам не видел. Даже не предполагал.

— Честно говоря, я их сам сегодня видел, — отозвался я, давя в горле комок. — Поразительная реакция. А каково их мнение по поводу нашего бунта?

— Анганы — это машины для выполнения приказов. На этот счет у них никаких приказов, — объяснил он. — Они ничего не поняли в бунте. Им все равно.

— Но ты сказал, что они летали над капитаном…

— Он не сказал «над капитаном», — заметил Гамфор. — Сказал, что над тем местом, где… где его…

— Но это же и есть преданность. Странная преданность в исполнении существ, которые, как ты сказал, не должны иметь чувств по отношению к чему-либо.

— Странная на первый взгляд, пока не поймешь механизма, — пояснил мне Гамфор и заметил Кирону: — Карсону нельзя рассказывать про такие штуки. Тотчас будет рыдать. Не расстраивайся, парень, в анганах нет никакой души. А их преданность — это чувство не к человеку. Не к капитану. А к тому, кто отдавал распоряжения. К образу Приказа. К образу Командования. Чтобы они чувствовали себя полноценными, их требуется все время строить. И на первый-второй рассчитывать. Ты самый мужественный парень, Карсон, из всех, кого я видал. И самый чувствительный.

— Правда? — спросил я, уже отойдя от расстройства, которое Гамфор во мне точно подметил. — Ужасно нервным оказался я на этой работе, простите, ребята.

— Но я тоже о них иначе думал, — признался Кирон.

— Это военные существа, — сказал Гамфор, прекрасный учитель. — Они понимают только разумную необходимость. Никогда не проявляют инициативы, ты точно увидел. И ничего не сделают без приказа начальства. Ну, если их не побуждают к действию природные инстинкты, такие как голод, сильное влечение и страх.

— Но это уже чувства, Гамфор! Эмоции… — я схватился за сердце. Оно сильно забилось.

— Это не чувства, Карсон, — вступил в разговор Камлот, лишь сейчас протиснувшись в дверь. Смутный был он какой-то, взволнованный, пальцами хрустел — все о своей Дуаре, должно быть, маялся. Он уселся напротив меня и пояснил мудро, как обычно: — И не эмоции. Голод, секс и страх — это инстинкты, на которых у нас держится все остальное. У одного оно перерастает в праздник души, как у тебя. У другого — в праздник тела, как у некоторых… — он бросил короткий взгляд на понурого Цемента. — Пропорции неясны.

— Им все равно, кому подчиняться, — добавил Зог, мало что поняв, но решив поучаствовать в ученой беседе. — Да я их знаю столько лет… Им просто очень нравится чувствовать свою значимость. Анганы вполне добросовестно служат своему хозяину, пока тот не умрет или не продаст кому-то. После этого они так же верно служат новому владельцу. Чего ты улыбаешься, Гамфор?

— Все в порядке, Цемент. Все олл райт, — ободрил его я. — Так что будем делать с анганами? Они с нами или против нас?

— Я взял на себя смелость сообщить им, кто их новый хозяин, — сказал Камлот.

— И кто? — поразился я услышанной новости.

— Ты. Больше некому. Теперь вся пятерка будет подчиняться только тебе. И знаешь, с большою охотой.

На борту «Софала», как заметил Камлот, находилось всего пять анганов, поэтому их политическая платформа и гражданская позиция меня не очень волновали. А вот обрадовало то прозаическое обстоятельство, будете смеяться, что они нам больше не враги. Не было смысла подкалывать их, иронизировать в их персональную сторону, разбивать в пух и прах, как это тонко умел делать Карсон Нейпир. Я всегда любил только хорошие отношения с друзьями, для души оно было лучшим питанием.

Только это блюдо мало когда удавалось приготовить, для него требовался очень редкий, скажу даже, единственный ингредиент — сами друзья.

Я приказал в двадцать часов собрать сотню людей, на которых мы могли бы положиться, и спрятать их на нижней палубе. Недовольных же мягко и интеллигентно спровадили в трюм проверить снастевой такелаж и заняться профилактической медитацией. В отношении такелажа возражений не было, истосковался матрос по любимой работе. А вот неизвестное им слово «медитация» чуть не вызвало новый мятеж, испугался народ почему-то за свои набедренные повязки — может, попутал с «кастрацией». Нам удалось избежать потасовки благодаря тому, что все, кроме солдат свободы, были обезоружены.

Всю ночь мы потихоньку догоняли ничего не подозревавший «Совонг», и вот наконец впереди, справа по борту, в таинственном ночном свете безлунной амторианской ночи он смутно и нарисовался. Элегантный, легкий, он шел, не чуя беды, и так сверкал белыми и цветными сигнальными огнями, что на палубах можно было различить анатомические подробности фигур.

«Софал» же все ближе подкрадывался к своей добыче. У штурвала стоял солдат свободы, служивший раньше офицером на тористском флоте, но имевший к товарищам-братцам претензии. Наверху не было видно никого, кроме вахтенных, а на нижней палубе сгрудилась команда из сотни людей, ждущих волнующего сигнала «на абордаж». Мы с Хонаном стояли в штурманской рубке. Он должен был взять управление «Софалом» на себя, после того как я возглавлю абордажную команду и дебютирую. Я ломал глаза на непривычным амторианском хронометре. Наконец разобрался. И началось!

Картина маслом. Я впервые в жизни отдаю эту команду. Я впервые в жизни работаю по пиратству профессионально. Я пират! Мы пираты! Хонан передвигает рычаг. Дистанция между «Софалом» и «Совонгом» начинает быстро сокращаться, как сердечная мышца под элетрическим током. Хонан отдает приказ рулевому, после чего мы резко идем на сближение со своей жертвой.

Быстро спустившись по трапу на главную палубу, я дал знак Камлоту, стоявшему в дверях рубки. Корабли почти поравнялись и шли теперь бок о бок. Море было чертовски спокойно, пара морщинок на нем подымала и опускала мягко скользящие корабли. Они уже были так близко друг от друга, что можно было перешагнуть с одной палубы на другую.

— Эй, вы там, на борту! Где ваши глаза?

— Сломаны на вашем хренометре, — отвечаю я правду. Не верят.

— Уходите влево! — окликнул нас вахтенный офицер с борта «Совонга».

Вместо ответа я подбежал к борту и перепрыгнул на чужую палубу. За мной в полном молчании последовала команда из