Сину (Авиценну) почитали почти так же, как Галена. Его книгу «Канон врачебной науки» в переводе Герарда Кремонского в обязательном порядке изучали на медицинских факультетах всех университетов Европы.

На медицинские представления Средневековья серьезное влияние оказали переводы и толкования, сделанные Константином Африканским. В главе 3 упоминалось, что в 1060-х или 1070-х годах Константин привез из Туниса в монастыри Южной Италии целую библиотеку книг по медицине. Бенедиктинцы приняли их с огромным энтузиазмом. Сент-олбанские монахи запечатлели Гиппократа и Галена, а вместе с ними и двух итальянских хирургов XIII века на тех окнах клуатра, что были посвящены искусству врачевания. Поколения монастырских врачей, обучавшихся в итальянских школах, ставили на службу монастырю достижения персидских медиков. Брат Уорин из Кембриджа, получивший образование в Салерно, в 1183 году стал аббатом. Именно он пригласил Александра Неккама управлять Сент-Олбанской школой, а кроме того, полностью изменил принятый в аббатстве порядок ухода за больными и престарелыми. Он построил отдельный лепрозорий для пораженных этим недугом монашек, которым прежде приходилось ютиться вместе с мужчинами в больнице Святого Юлиана. Он ввел новые правила кровопускания, которое считалось лучшим способом восстановить баланс гуморов, но отнимало у монахов много сил. После кровопускания братья освобождались от полуночной службы на два дня, а кроме того, им разрешалось раньше приступать к приему пищи. Понимая важность сна для здоровья, аббат Уорин выделил в постные дни дополнительное время для отдыха монахов[411].

Наследие Уорина укрепил его преемник, Иоанн Уоллингфордский, который обучался в Париже и «в медицине сравнялся с Галеном». Хронист аббатства пишет, что «он разбирался в моче как никто другой». Это важно, потому что анализ мочи, как и измерение пульса, был основным методом диагностики и, что еще важнее, основанием для прогнозов: выздоровеет пациент или нет. Доктора внимательно изучали цвет, количество, консистенцию мочи, выискивая признаки нарушений тех функций организма, что отвечают за это самое обильное из человеческих выделений. В 1214 году престарелый аббат Иоанн, смертельно больной, вознамерился провести анализ собственной мочи. Прикованный к постели, почти ослепший, сам он уже не мог сделать этого как следует и поэтому попросил другого монаха-медика рассказать ему, что тот видит. Выслушав детали, Иоанн немедленно объявил, что жить ему осталось три дня. Предсказание сбылось в точности[412].

В XIII веке искусством врачевания занимались не одни только монахи-бенедиктинцы. Через два года после смерти Иоанна Уоллингфордского к смертному ложу другого Иоанна, короля Англии Иоанна Безземельного, призвали одного аббата из ордена премонстрантов. Король страдал от тяжелой дизентерии (хотя сент-олбанский историк Матвей Парижский винит в его болезни обжорство: якобы король съел слишком много персиков и выпил слишком много сидра). Советники Иоанна вызвали аббата из монастыря, расположенного в 20 милях от замка Ньюарк. Он исповедовал короля и облегчил его страдания. Когда Иоанн скончался, аббат провел вскрытие, удалив внутренние органы, чтобы тело выдержало длительное путешествие в Вустер, где его должны были похоронить согласно последней воле короля. Отделенные внутренности аббат обильно посыпал солью для сохранности и забрал с собой в аббатство, где торжественно предал земле. За упокоение души Иоанна, в буквальном смысле поделенного между двумя церквями, молились в обоих храмах. Церкви же, в свою очередь, извлекали выгоду из высокой чести служить королевской усыпальницей[413].

Тем не менее уже в начале XIII века монахи все реже занимались врачеванием. Монастыри еще строили лазареты и содержали лепрозории, но лечили они теперь только больных и престарелых членов своей общины. Так случилось отчасти потому, что медицинские исследования – и деньги, которые на этом можно было заработать, – отвлекали братьев от богословских штудий. Но основной причиной стало появление новых медиков, многие из которых получали образование в университетах. Подобно чосеровскому Доктору, они демонстрировали свою квалификацию с помощью особого костюма. Кое-где врачи даже создавали гильдии, которые должны были представлять их интересы. Местные власти начали выдавать лицензии, регулирующие медицинскую деятельность, а также нанимать на службу городу врачей и строить общественные больницы: в частности, так делали в богатых городах Северной Италии. Именно итальянская школа медицины была тогда самой передовой: в 1300 году профессора уже вскрывали трупы, обучая студентов анатомии, более того, аутопсия все чаще выполнялась во время судебных расследований[414].

В то же самое время начала складываться профессиональная иерархия. Ее следы до сих пор заметны в отдельных областях современной медицины. Если не вдаваться в детали, верхнюю ступень занимали обучавшиеся в университетах доктора, следом шли практикующие хирурги. Ниже располагались цирюльники, которые могли производить мелкие хирургические вмешательства вроде кровопускания, лечения грыж и зубов, – вот почему у входа в современные парикмахерские до сих пор можно увидеть полосатый красно-белый шест. Довершали картину аптекари, которые изготавливали и продавали лекарства. Но на самом деле рынок медицинских услуг отличался гораздо большей пестротой, что доказывает чосеровский врач, разглагольствующий как о лекарствах, так и о хирургии. Некоторые начинающие доктора поступали в обучение к практикующим врачам; безусловно, существовали хирурги-ученые, и во всех отраслях медицины трудились не только мужчины, но и женщины, несмотря на ряд законодательных ограничений. Жители мест, удаленных от университетских центров, в большинстве своем пользовались услугами нелицензированных «знахарей», которые занимались врачеванием наряду со своим основным ремеслом[415].

Городские монахи странствующих орденов, не отказывавшиеся от контактов с внешним миром и жившие среди людей, которым они служили, считали заботу о больных своим призванием. Через несколько лет после того, как армия епископа подхватила дизентерию у стен Ипра, некая леди Трассел из Лондона искала средства от той же болезни. Она обратилась к францисканскому монаху, которого звали Уильям Холм. Тот был известен как доктор богатых и знаменитых: он врачевал герцога Йорка и излечил придворного рыцаря от заболевания яичек. Его коллеги-францисканцы описали применяемые Холмом успешные методы лечения в учебнике медицины, который стал плодом их общего труда: книга называлась «Врачебная скрижаль» и представляла собой впечатляющий проект в стиле современной Википедии. Его составители даже выделили на страницах свободное место для будущих дополнений и исправлений. Холм выписал леди Трассел следующий рецепт:

Шкурка желтого миробалана, ½ унции

Также индийского и кабульского [миробалана], по 2 драхмы [1/8 унции] каждого

Сушеного ревеня 1½ унции

Смешать, залить 1 драхму смеси тремя ложками розовой воды и оставить на ночь.

Процедить и выпить[416].

Удивительный фрукт миробалан был неизвестен античным знатокам целебных микстур: о нем не упоминает даже очень авторитетный греческий автор Диоскорид. Миробалан обрел невероятную популярность, проникнув в Средиземноморье из Индии в VII веке, после арабских завоеваний. (Его до сих пор ценят в традиционной индийской медицине за высокое содержание танинов и вяжущие свойства.) В средневековой медицинской практике в каирской иудейской общине миробалан встречался гораздо чаще всех других лечебных растений, в том числе шафрана, перца и лакрицы. Географ XII века Мухаммад аль-Идриси, мусульманин из Марокко, служивший норманнскому королю Рожеру II Сицилийскому (по заказу которого изготовил новаторскую карту мира, где юг располагался сверху), сообщает, что миробаланом торговали в йеменском порту Аден. Черная его разновидность, кабульская, пишет он, растет в горах под Кабулом, поэтому так и называется[417].

Самой лучшей и дорогой разновидностью миробалана считался желтый (Terminalia citrina), который везли в основном из Юго-Восточной Азии. Но, как пишет доминиканец Генри Дэниел, применение находилось всем его подвидам. Дэниел оценил силу первичных качеств миробалана в своем «Травнике», написанном в 1370-х годах на среднеанглийском языке. Он отмечал, что все они, независимо от цвета, «холодны в первой степени и сухи во второй». Дэниел называл миробалан «господином дизентерии», но этим его действие не ограничивалось. «Иногда мы применяем его вместе с кассией и тамариндом для очистки крови и желчи». Кровь считалась горячим и влажным гумором, а желчь – горячим и сухим. Дэниел подробно пишет, как готовить лекарства, смешивая фруктовые порошки с теплой водой и молочной сывороткой[418].

Описывая средство, исцелившее леди Трассел, составители «Врачебной скрижали»