«Если вы направляетесь в гавань Кале и стоите на якоре у Даунса, а ветер дует с запада-юго-запада, вы должны сняться с якоря на северо-северо-восточной луне. Нацельте флюгер на колокольню и ложитесь на курс восток-юго-восток, тогда и ветер, и приливное течение будут попутными. В гавань Кале лучше заходить на юго-юго-восточной Луне… Разворачиваясь в Даунсе, не подходите к мелям Гудуин ближе IX саженей»[399].

Эти ссылки на Луну могут сбить с толку современных шкиперов, привыкших к точным таблицам приливов, но в Средние века это было общепринятой практикой. Время высшей точки прилива где бы то ни было определялось относительно момента, когда молодая Луна пересекает меридиан. Поэтому в Кале, например, высшая точка прилива приходилась на «юго-юго-восточную Луну» – то есть незадолго до того, как молодая Луна окажется на юге. (Каталонский атлас указывает этот параметр для 14 портов на берегах Англии и Франции. Слабыми приливами Средиземного моря можно было пренебречь.) В другие дни месяца моряки могли прикинуть примерное время прилива, каждый день прибавляя по 45 минут – или отступая на одно деление 32-румбового компаса. Вот почему чосеровскому Шкиперу так важно было знать, где находится Луна. Для определения времени приливов существовал и особый метод счета на пальцах, похожий на тот, с которым мы уже знакомы. Предположим, вы хотите покинуть защищенную якорную стоянку Даунса в акватории Дильского порта на двухдневной Луне. Учитывая день лунного цикла, вы должны поднять якорь, когда увидите Луну на два деления компаса правее северо-северо-востока, то есть на северо-востоке. Кроме компаса, проложить курс на восток-юго-восток вам поможет колокольня церкви, расположенной прямо у вас за спиной: просто выровняйте по ней установленный на корме флюгер и держитесь курса[400].

Как вы, несомненно, заметили, опытные мореплаватели на привычных маршрутах прекрасно обходились без астролябий. Необходимость определять широту появилась только в XV веке, когда португальские первооткрыватели начали колонизировать острова Атлантического океана. Берег неделями оставался вне видимости, и мореплаватели, покоряющие неизведанные моря, прибегали к надежным методам измерения угловой высоты Солнца или Полярной звезды. Моряки изобретали особые инструменты, такие как поперечный жезл и морская астролябия: основанные на хорошо известных принципах астрономии, они были лучше приспособлены для использования при ветре и качке. Изучали мореплаватели и появляющиеся в Европе географические труды, прежде всего «Географию» Птолемея. Его точные карты, расчерченные линиями широт и долгот, были известны мусульманским картографам еще в IX веке, но до европейских читателей добрались только к XV столетию. И даже тогда латиняне проявили больше интереса к Птолемееву перечню античных топонимов, чем к его проекциям. В любом случае Джону Вествику, плывшему в Кале, точно не пришлось использовать какие бы то ни было приборы: на его корабле, скорее всего, даже карты не было.

Если Джон был подвержен морской болезни, он мог последовать рекомендациям одного миланского врача и подготовиться к плаванию, за несколько дней до него начав выпивать по паре глотков морской воды. Ибн Сина (Авиценна), не мудрствуя лукаво, советовал склонным к тошноте путешественникам, пытающимся успокоить желудок в неспокойном море, попробовать гранат, айву или кислый виноградный сок. Но самое лучшее, что можно сделать, писал персидский ученый-энциклопедист, просто смириться с неприятными ощущениями, пока вы не привыкнете к качке[401].

Епископ Нориджа, должно быть, потратил львиную долю полученных от парламента денег на переброску войск через Английский канал, из Кента в Кале. В начале Столетней войны английские полководцы могли реквизировать для таких целей торговые корабли, но судовладельцы активно протестовали против безвозмездного присвоения их собственности. Моряки тоже жаловались, что платят им мало, к тому же им постоянно приходилось месяцами торчать в портах в ожидании приказа. В любом случае одномачтовые торговые когги были не приспособлены для перевозки войск. Их глубокие трюмы были рассчитаны на транспортировку грузов внавал, но солдатам и их лошадям – по три на каждого всадника – требовалось место на палубе. Для всех морских переходов, кроме разве что самых коротких, английскому правительству приходилось за большие деньги фрахтовать баржи, галеры и оснащенные четырехугольными парусами галеоны в Германии и Португалии, в Генуе и Гаскони – в зависимости от того, купцы каких европейских стран соглашались иметь с ними дело. Что касается перехода через Ла-Манш, занимавшего от силы полдня, тут удобнее всего было переправлять крестоносцев на небольших судах по очереди. Так что Джон Вествик, видимо, совершил малоприятное путешествие на каком-нибудь грузовом или рыболовном судне[402].

К середине мая 1383 года Генри Деспенсер свез в Кале 8000 солдат и был готов начать военную кампанию. Началась она с потрясающего успеха. Армия, двигаясь вдоль побережья, добралась до Гравлина. «Перед глазами наших людей было знамя Святого Креста, – изливает чувства хронист из Сент-Олбанса. – Не переставая думать о цели похода и об отпущении грехов, они надеялись, что победа овеет их славой, но считали, что ради такой цели и погибнуть не жалко». Крестоносцы стремительно овладели Гравлином, убив множество мирных жителей и захватив большие запасы вина, соленого мяса, хлеба, множество грузовых судов и рыбацких лодок. В городе было столько лошадей, что крестоносцы покупали и продавали их по шиллингу, «и множество пехотинцев неожиданно стали кавалеристами»[403]. Затем они отправились в Дюнкерк, который тут же сдался на милость победителей.

Основная часть французской армии во Фландрии была распущена еще в прошлом декабре, когда закончилась длительная кампания против гентских бунтовщиков. Король Карл VI вернул оставшиеся войска в Париж, чтобы подавить протесты против повышения налогов. Он был предупрежден об английском вторжении, но сбором новой армии не озаботился. Оборонять Фландрию поручили опытным войскам, верным графу Мальскому, а также нескольким французским гарнизонам и необстрелянным местным рекрутам. Через пару часов после того, как крестоносцы взяли Дюнкерк, с юга подошла разношерстная фламандская армия. Под нависающими грозовыми облаками встревоженные крестоносцы выдвинулись им навстречу:

«И вот тут-то священники и викарии, соблазнившиеся обещаниями отпущения грехов, перед лицом настоящей опасности осознали, как хорошо дома, монахи и каноники поняли, как мил им обет послушания, а странствующие монахи увидели, насколько легче молить о подаянии на родине».

Однако, когда в небесах сверкнула молния, уступающие в численности крестоносцы показали себя неожиданно стойкими – и опасными:

«Мужи, не имевшие опыта сражений, получившие прекрасное образование, выросшие в мире и покое, наверняка потеряли бы самообладание, если бы Дух Господень не ниспослал им храбрость… Как стало известно, некоторые из монахов убили в той битве до шестнадцати человек. Похоже, чем дольше предавались они праздности в своих кельях, там более превосходили других в храбрости».

Сент-олбанский хронист, похоже, изменил свое отношение к Крестовому походу. Если раньше он критиковал Джона Вествика и других братьев, оставивших свои монастыри, то теперь пришел к выводу, что сам Господь благословил крестоносцев папы. День славной победы, подчеркивает он, пришелся на день святого Урбана[404].

И этот же день стал вершиной экспедиции. Через два дня французы приступили к созыву новой армии. Тем временем, когда новости – и трофеи – достигли Англии, к походу поспешили присоединиться толпы необученных и плохо вооруженных людей. Крестьяне, городские подмастерья и опять монахи: они надевали белые капюшоны, нашивали на одежду красные кресты, но не брали с собой ни оружия, ни провизии. Эти новые рекруты присоединились к Деспенсеру, когда он осадил Ипр, город большой стратегической важности (то, что его обитатели и так были на стороне Урбана, Деспенсера не остановило). На помощь крестоносцам пришло подкрепление из Гента, но сломить оборону города им так и не удалось. Осада растянулась на июнь и июль, запасы продовольствия и пресной воды подходили к концу, и осаждающим пришлось затянуть пояса. Страдающие от летней жары солдаты пили грязную, вонючую воду, вследствие чего, как пишет сент-олбанский хронист, «смертоносная зараза распространилась среди людей, и каждый день множество умирало от дизентерии»[405].

Из Мальмсберийского аббатства события выглядели несколько иначе. Первоначальный успех Крестового похода не притупил подозрительности местного хрониста, с какой он относился к «воинственному епископу» и сопровождавшим его «вооруженным священнослужителям и фальшивым богомольцам». «Он осадил Ипр, – сухо замечает хронист, – но горожане храбро защищались и убили много людей.