за другой? И разве их успехи в этом не свидетельствуют о том, что зрение легко обманывает вкусовые окончания, хотя последние «работали» еще задолго до появления зрения, слуха, обоняния? Бледно-зеленые апельсины плохо расходятся, пока их не окрасят в золотисто-желтый цвет, после чего их охотно раскупают, несмотря на цветовые добавки. Попробуйте сказать после этого, что нами управляет рассудок!

Негры-южане знают толк в характерных песнях птиц. В них живо чувство музыки, способность к одухотворению этих певцов, врожденное умение наслаждаться чувственным восприятием.

Бен Кинг вкладывает в уста пожилого негра, слушающего пересмешника у пустой хижины, слова:

Просто пересмешник поет одиночеству —

Вот и все.

Для негра одиночество персонифицировано в некой одухотворенной личности, к которой птица обращается с нужной песней. Поэт Бен Кинг здесь проникает в самую суть негритянского образа мышления. Песня птицы говорит ему нечто конкретное, ее особые ударения, переходы и темп сливаются в обращение, отвечающее его опыту, его философии или просто эмоциональному состоянию в данный момент.

Когда-то давно мы рыхлили хлопчатник с одним негром, и он испортил мне песню западного лугового жаворонка. День клонился к вечеру; я отстал от других работающих. Я стоял, наступив ногой на древко мотыги, и слушал, как луговой жаворонок на столбе, подергивая хвостом, поет свою незатейливую, но приятную песню. Поет о вольном житье, о моих прогулках по степи и вдоль извилистого ручья вместе с мудрой старой собакой. Мои грезы нарушил приблизившийся негр, который рыхлил свой и мой ряд одновременно.

«Ты знаешь, — спросил он бархатным голосом, — о чем поет тебе жаворонок?»

«Нет. А о чем?»

«Он говорит ясно: лаз-нес кил ю — кил ю — кил ю»[8].

Он повторял эти слова после каждого куплета птицы. Он растягивал «ла-аз нес», а затем произносил «кил ю — кил ю — кил ю» быстро и фальцетом. Я ощутил укол совести. Я и по сей день с раздражением слышу эти слова в песне западного лугового жаворонка.

Моя жена, чей слух обострился и стал особенно чувствительным за годы преподавания языка, уверяет, что белоглазый виреон говорит: «Хэлло, мистер Робинсон; хэлло, мистер Робинсон». Брэдфорд Торрей приписывает песне оливковоспинного дрозда слова: «Ай лав ю, ай лав ю, ай лав ю трули».

Очень часто названия птиц просто звукоподражательны. Зимой на границе с Мексикой смешиваются многочисленные каракары и чачалаки — так мексиканцы склонны называть птиц, будто подражая их пению.

Джордж Финли Симмонз слышит в уханье совы неясыти следующие слова: «О-ху-ху-ху-у, кук фо ми, айл кук фо ю, о-ху-ху»[9].

Попробуйте провести пару часов у ручья при свете луны — и вы убедитесь: неясыть действительно хочет сказать вам именно это.

Негритянский парикмахер Уислинг Дик прямо-таки заимствовал у пересмешника мелодию, которая легла в основу песни «Прислушайся к пересмешнику» на слова Септимуса Уинера.

Мы всегда готовы услышать в пении птицы то, чего в ней на самом деле нет. Поэтому в Великобритании людям кажется, что птицы говорят по-английски или на одном из местных диалектов. Здесь, в Техасе, пересмешник тоже говорит на нескольких языках, предпочитая, кажется, негритянский диалект, по крайней мере, на юге. В Германии он говорит по-немецки; в арабских странах — по-арабски; в Индии — на одном из ста сорока семи признанных там языков. Такова уж ментальность человека. Чем примитивнее народ, тем более он склонен видеть в пересмешнике всего лишь подражателя, берущего песню то здесь, то там, хотя именно пересмешник — оригинальный композитор. В течение тысячи или более лет римляне верили, что козодой сосет молоко у коз (поэтому и назвали его так). Верили столь же прочно, сколь мы — в подражательные способности пересмешника.

Четыре штата официально признали его своим символом, пятый никак не выберет между ним и луговым жаворонком. Он всюду любимец — отсюда многочисленные истории о его уме и удали.

Передразнивание, приписываемое пересмешнику, — один из сильных способов высмеивания. Оно не знает жалости, и надменная насмешка над объектом копирования согласуется с общим представлением о превосходстве пересмешника: ведь он, всегда занимая самое высокое место, глядит свысока и будто бы с презрением на всех остальных, а потому и высмеивает тех, кого считает ниже себя.

Даже не знаю, возносят ли пересмешника или, наоборот, дискредитируют его большинство натуралистов, полагая, что он имитирует звуки. Они приписывают ему воспроизведение трудных звуков других птиц и множество механических звуков, характерных для домашнего быта: это скрип петель, гудение и свист закипающего чайника и т. п.

Однако вердикт не единодушен. Уитмер Стоун пишет: «Следует уделить большее внимание исследованию так называемых имитаций, ибо большинство их таковыми вовсе не являются». Напротив, Джордж Р. Мэйфилд считает, что пересмешник имитирует 30–35 различных видов. Лой Миллер из Калифорнии по отношению к большинству случаев кажущегося подражания использует термин «случайные совпадения» и утверждает, что истинные имитации составляют всего 2–11 процентов всех совпадений. Например, он считает, что издаваемый воробьиной пустельгой крик «кили-кили» (который, по мнению Мириам Бейли, пересмешник имитирует) звучит у пересмешника как «кли-кли» и произносится слишком высоким тоном, чтобы считаться имитацией. Маргарет Найс, широко известный орнитолог, убеждена: «Не все пересмешники подражают, а те, которые делают это, обладают ограниченным репертуаром».

Моя корреспондентка миссис Лэски рассказывает удивительную историю о ручном пересмешнике, который расширял репертуар, изо дня в день подражая одному виду за другим. Д. Р. Мэйфилд слушала своего подопытного пересмешника в течение шестнадцати минут и «обнаружила сто сорок три подражания другим видам, что составляет девять подражаний в минуту, перемежающихся собственными песнями пересмешника». Эта поразительная птица кричала «вика-вика» каждый раз, когда видела американского дятла, причем даже если он сам не произносил этих характерных для него звуков. Таким образом, пересмешник фактически определял и называл птицу другого вида! Мэйфилд свидетельствует: «Когда ему было девять месяцев, он начал отвечать птицам их же звуками и пением. Он дважды приветствовал посещавших его дятлов, подражая их крику, хотя те молчали».

Ранние поселенцы Луизианы установили, что индейцы в названии пересмешника подчеркивают его способность к подражанию: индейцы племени офо называли его teska iynaki («птица» и «дразнить»); индейцы билокси говорили о пересмешнике: ade kdakayi («он повторяет слова»); но индейцы чокто придерживались совершенно противоположного мнения, называя его hushi balbaha («птица, которая говорит на чужом языке»). Гарри Ч. Оберхольсер, вдумчивый ученый, подчеркивая богатство репертуара пересмешника, предостерегает: «Его репутация как подражателя столь устойчива, что ему не всегда отдают должную дань как оригинальному певцу».

«Нет такого звука, производимого птицей или зверем, который пересмешник не мог бы воспроизвести