испуганным криком ища укрытия. Большинство их забилось под сарай. Пересмешник уселся на возвышение рядом и терпеливо выжидал, пока они соберутся вновь, после чего повторил свою выходку. Он проделал это четыре раза, так что вряд ли его поведение было случайно. Не имели эти действия и утилитарной цели, поскольку он не брал корм цыплят. Я сообщил об этом фермеру, и тот подтвердил, что птица проделывала это каждый день уже целую неделю».

Эту историю я неоднократно рассказывал другим, но, сомневаясь в ее достоверности, не решался публиковать. Однажды утром я случайно навел бинокль на одно большое ранчо остинского пригорода, где разводили цыплят. Белые леггорны кормились в центре загона. Внезапно они разбежались. Надеясь увидеть сокола, я продолжал наблюдение в бинокль. Через несколько минут леггорны собрались вновь и вновь разбежались. Я подошел к ранчо и разглядел, что это пересмешник время от времени проносится над ними, вызывая панику. У него было два места, на которые он взлетал, по разные стороны от загона. Он проносился над цыплятами, садился на противоположный насест, сидел спокойно, пока цыплята не соберутся вновь, и повторял свой номер, возвращаясь к первоначальному месту наблюдения. Так он носился взад и вперед шесть раз, имитируя пикирующие атаки, и прекратил их лишь тогда, когда цыплята подчистили весь корм.

Этот случай, повторивший наблюдение профессора, снял мои подозрения в том, что Пирс пытался одухотворить природное существо. Однако его объяснение (юмор пересмешника) я принять все-таки не мог. Мне казалось, подоплека более рациональна.

Вскоре после этого я прочел статью Александра Ветмора «Царь птиц орел и его родственники». Он утверждал, что сокол, «не будучи голодным, но ощущая силу своего превосходства, часто увлекается безобидной игрой на нервах соседствующих с ним птиц. Я не раз видел его летящим вдоль русла реки: он гнал перед собой разноперую стаю дроздов, цапель, шилоклювок, беспорядочных, как овцы перед пастухом. При этом он не причинял им никакого зла».

Дальше Ветмор описывает, как сокол игриво постукивает по плечу перепуганного насмерть баклана и тут же спокойно отлетает от него. «Часто соколы, играя, — заключает он, — на всей скорости врезаются в стаю летящих песочников и разбрасывают их как листья по ветру, ни одному не причинив вреда».

Все это хорошо согласуется с теорией Карла Груза об играх от избытка энергии, которая, я думаю, может объяснить шутки пересмешника с цыплятами. Если это и не юмор, то, во всяком случае, игра.

Время от времени вновь всплывает легенда о том, что пересмешники отравляют свое потомство, оказавшееся в неволе. Мне говорили, что так поступают кардиналы. Эта история несет на себе явный отпечаток фольклорного вымысла: за всю свою жизнь я не зарегистрировал ни одного такого случая. Однако Артур Ратледж свидетельствует, что молодой пересмешник, которого он посадил в клетку, наутро умер — после того, как его покормила птица-мать. Когда он рассказал об этом известному орнитологу Артуру Уэйну, тот объяснил: «Самка пересмешника, обнаружив свое потомство в клетке, иногда приносит ему ядовитые ягоды: пусть тот, кого она любит, лучше умрет, чем живет в неволе!»

Заметим, что во всех подобных историях в роли отравителя выступает мать, а не отец. Лично я никогда не мог отличить самца пересмешника от самки и думаю, что даже и мистер Уэйн вряд ли вправе с уверенностью утверждать, что птенца отравила именно мать: фактически определить пол птицы можно, только убив ее. Так или иначе, история эта полностью соответствует образу пересмешника — самого сильного индивидуалиста птичьего мира.

Слывущий дружелюбным по отношению к человеку пересмешник на самом деле не более дружелюбен, чем кот, который берет от человека то, что хочет, считает это само собой разумеющимся и не платит человеку ни служением, ни привязанностью. Пересмешник связан с миром людей лишь потому, что деятельность человека увеличивает природный запас червей, жуков и фруктов. Он действительно обитает во дворах человека, в его садах и огородах. Но, думаю, вовсе не из любви к нему.

Если воспользоваться хорошим биноклем да еще при хорошем освещении, пересмешник скорее напомнит вам сокола, нежели птицу из отряда воробьиных, и уж конечно нет в нем ничего дружественного. Взгляните на его глаза. Они не темные, как обычно кажется, но зловещего янтарного цвета, острые, испытующие, неистовые — сравните их хотя бы с большими, беззлобными глазами славки. Сравните быстрые, целенаправленные, нешуточные манеры пересмешника с подкупающе-обаятельным поведением королька или его суровость — с веселостью гаечки. Большинство птиц из семейства воробьиных посматривает вверх, на небо, так же часто, как и на землю, но не таков пересмешник. Он постоянно смотрит вниз, что в сочетании с его слегка искривленным клювом придает ему хищный вид. Он как будто вечно негодует от нанесенного оскорбления. Нет, он явно не в восторге от человека.

И он вовсе не веселый. Помнится, один из героев Вордсворта, «шествуя на запад, к нетронутым лесам, болтает с веселым пересмешником». Вероятно все-таки, великий английский поэт никогда не видел и не слышал эту птицу. Ему просто понравилось хорошее, ударное словосочетание: «веселый пересмешник». Но пересмешник какой угодно — только не веселый, да и пение его таковым не назовешь. Он всегда слишком занят делом, слишком напряжен и прямолинеен. Даже его, условно говоря, юмор (прикинуться соколом и в ложной тревоге разогнать глупых кур, квохчущих и кудахтающих, по всему двору) — не веселый розыгрыш, а скорее сардоническая насмешка.

Мы называем его веселым, радостным, дружелюбным, потому что любим его. Такова уж человеческая слабость, а может, и достоинство: награждать любимых всеми добродетелями, а недругов — злыми подозрениями. Мы склонны находить в отношении пересмешника к нам ту же привязанность, которую питаем к нему.

Вместо того чтобы приписывать пересмешнику желаемые качества, нам следовало бы подходить к нему с иными мерками. Так недопустимые для обычных людей грехи музыкантов, писателей, художников и артистов мы в конце концов считаем простительными. Вот и о пересмешнике давайте скажем, что король песни не может быть несовершенным, и, переведя его высокомерие в ранг достоинства, будем принимать его таким, какой он есть. А дружелюбие, веселость и другие приятные качества поищем в другом месте.

Сравните пересмешника с его самым безобидным и самым ненавидимым врагом — с малиновкой, чья всегдашняя веселость вошла в поговорку. Как добродушна и общительна эта весело болтающая зимняя гостья! Она такая компанейская по сравнению с чопорным серым аристократом-пересмешником, сидящим в стороне и погруженным в вечную ревность! Соперничество так и клокочет в нем, заставляя проводить большую часть времени в готовности нанести яростный удар любому когда угодно