Рядом со мной вырастает Леонард. Он говорит. Голос строгий. Лицо мрачное. Леонард хлопает меня по щекам. Речь как у пьяного, слова смазаны. Мой мозг не понимает того, что слышит. Перед глазами туман, я их прищуриваю. Изо всех сил концентрируюсь на голосе Леонарда, и наконец что-то проясняется.

– Клэр. Отстегни ремень безопасности. Ремень безопасности, Клэр. Отстегни его.

Леонард просовывает голову в машину, я шарю рукой по сиденью. Нащупываю пряжку, со второй попытки нажимаю, что-то щелкает, давление на живот и грудь исчезает, и я заваливаюсь на бок. Вокруг вновь смыкает стены черный туннель. Голос Леонарда уплывает далеко-далеко. Там вроде бы еще и голос Люка…

Я сражаюсь с неодолимой усталостью. С трудом разлепляю глаза, вижу встревоженное лицо Леонарда. Он хмурится и говорит тихо-тихо, едва слышно. Что-то резкое, никак не уясню… Что ты натворила?.. Идиотка… Предупреждал же…

Бессмыслица какая-то.

Голова у меня перекатывается набок, сквозь полуопущенные веки я вижу дымок над капотом машины.

Смотрю на Леонарда, хочу сказать… Не могу сложить слова…

– Мар… – Я булькаю. Дышать больно. Пробую еще: – Март…

– Ш-ш, молчи. Ничего не говори.

На этот раз голос Леонарда громок, и на меня накатывает новая волна страха.

Плачет ребенок. Он будит во мне материнский инстинкт, тот самый, который способен усмирить любой хаос, отодвинуть в тень любые мысли-чувства и вычленить один-единственный звук. Я воспринимаю его отчетливо. И сразу узнаю Хлою. Слышу ее, но не вижу.

– Черт. – Леонард отскакивает и убегает в сторону Хлои.

Столкновение с деревом развернуло машину перпендикулярно к подъездной дорожке, и теперь Леонард не загораживает мне обзор. Я прекрасно вижу царящий впереди кошмар. Мозг быстро устанавливает, что требует моего внимания в первую очередь.

Абсолютно неподвижная, с окровавленным лбом, на земле лежит Ханна. Люк перед ней на коленях. Срывает с себя темно-синий джемпер, который мама купила Люку на день рождения в «Маркс энд Спенсер», и укрывает маленькое тело дочери. Говорит. Губы шевелятся, но слов я не слышу. Слышу только себя.

– Нееееееет! Господи, нет!

Не представляю, сколько машин «Скорой помощи» прибывает к дому, сколько полицейских патрулей. Я воспринимаю лишь вой сирен, хруст колес по гравию, бормотание и потрескивание раций, обрывки разговоров – твердые профессиональные голоса и голоса помягче, приглушенные. Я постоянно спрашиваю о Ханне, но мне твердят – ей оказывают помощь, не волнуйтесь, вас нужно доставить в больницу. Потом – свист вертолетного пропеллера, суета за воротами. Кого транспортируют по воздуху? Не знаю, не меня.

Мою голову обкладывают тремя мягкими оранжевыми подпорками, лоб фиксируют ремнем. Несколько пар рук переносят меня на оранжевые носилки. Тело тоже стягивают ремнями – очень туго, не пошевелиться. В руке у меня, наверное, капельница. Я ничего не чувствую, просто вижу рядом пакет с жидкостью, он висит на небольшой стойке. Мне задают вопросы, ответы на которые я не знаю.

Возвращается Леонард.

– Хлоя? – выдыхаю я, когда носилки поднимают.

– В порядке. Твоя мама везет малышку к Пиппе. – Он припадает губами к моему уху. – Никому ничего не говори. Не отвечай на вопросы, пока с тобой не побеседую я.

Я не успеваю спросить почему – носилки помещают в «Скорую». Я закрываю глаза, двери машины захлопывают, и мы пускаемся в путь к брайтонской больнице. Мне чуть легче от мысли, что Пиппа забрала Хлою. Не знаю, что это означает для нашей дружбы, но хотя бы знаю, что Хлою окружат заботой. Вспоминаю сломанную руку Дейзи. Пиппа тоже думала, что ее дочь окружат заботой. Полагалась на меня. А я сотворила такую глупость! Забыла о девочках! Как я могла? Пиппа права. Я виновата в том, что произошло с Дейзи, – и точно так же виновата в том, что произошло сейчас.

Голова раскалывается, я чувствую дикую усталость. Вновь спрашиваю о Ханне и вновь получаю уклончивый ответ.

Машина подпрыгивает на выбоине, я вскрикиваю. Левая рука болит невыносимо. Будто со стороны слышу собственный стон.

– Где больно, Клэр? – спрашивает сидящая со мной медсестра. – Рука?

Я мычу.

– Ясно. Клэр, я дам вам еще обезболивающего. Морфина. Хорошо?

Опять мычу. Голос медсестры уплывает, я больше не в силах бороться с усталостью. Хочу спать. Ханна!.. Сон пропадает.

– Ханна, где Ханна? Где моя дочь?

С каждым словом, с каждой ушедшей секундой меня охватывает все более сильное волнение. Я пробую вскочить, но не могу пошевелиться. Медсестра велит сохранять спокойствие.

Спокойствие! Какое, к чертям, спокойствие, когда я ничего не знаю о судьбе дочери?

Выкрикиваю ее имя, меня затапливают черные мысли, я вижу Ханну, неподвижно лежащую на дорожке. Затем наступает темнота и уносит меня прочь.

Мне, видимо, дали успокоительное. Когда я просыпаюсь, на улице темно, палату освещает слабый янтарный свет ночника. В воздухе царит безмолвие. Такое бывает лишь глубокой ночью, когда все спят. В коридоре не звучат шаги, не распахиваются двери, не гудят невнятные голоса.

Тем не менее я ощущаю в палате чье-то присутствие. Поворачиваю голову вправо. В больничном кресле с высокой спинкой сидит Люк: на плечи накинуто одеяло, зажато под подбородком; голова свешивается на грудь.

Меня охватывают противоречивые чувства и желания. Дотянуться, обнять – и тут же врезать по этому небритому лицу, спросить, почему он мне не верит.

Люк ерзает, открывает глаза. Встречает мой взгляд, выпрямляется.

– Клэр, привет, малыш. – Высвобождает руки из-под одеяла, сжимает мою ладонь. – Сейчас ночь. Попробуй еще поспать. Тебе нужен отдых.

– Ханна. Что с Ханной?

Мне плевать на себя и на потребности собственного тела. Мне нужно знать, в порядке ли моя дочь.

– Все хорошо. Она в детском отделении, – отвечает Люк.

– В детском?

Он точно сказал «в детском отделении», а не «в реанимации»?

– Ханна ударилась головой, еще у нее несколько порезов и синяков. Ее оставили на сутки под наблюдением, – продолжает он. – А так она цела.

– Ничего не сломано? Нет опасных ран?

– Нет. Никаких ран. Только синяки да шишки.

– Слава богу! – К горлу подступает рыдание. Я сглатываю, но не могу его удержать. И наконец разражаюсь слезами облегчения. – Я думала, я ее убила. Никто мне ничего не говорил. А потом явились полицейские с вопросами…

Сопли и слезы бегут ручьем. Люк достает охапку бумажных платков из мятой упаковки на прикроватной тумбочке, сует несколько штук мне в руку, остальными промокает мое лицо.