и устраивает целое представление, складывая кухонные полотенца.

– А, ты вернулась, – говорит она. – Не знала, захочешь ли ты ужинать, поэтому просто поставила в холодильник пастуший пирог. Можешь разогреть, если хочешь.

– Спасибо, – говорит Лили. – Как ты?

– Вроде нормально, – мама Лили проводит руками по штанам. – Все в порядке.

Ее слова звучат настолько неестественно, что у меня сжимается сердце. Раньше мисс О’Каллахан немного стеснялась своей дочери. Теперь, похоже, Лили ее пугает.

– Твой брат наверху, – говорит она, намекая на то, чтобы мы поскорее уходили.

Лили слегка морщится. Она старается не употреблять слово «брат» без особой необходимости.

Мы поднимаемся наверх. Дверь в комнату Ро открыта. Мы с Лили переглядываемся, и она исчезает в своей комнате.

Я прислоняюсь к косяку и смотрю на него. Он сидит на кровати, держа в руках длинную цепочку с кулоном и старательно пытается развязать узел. Я улыбаюсь, как улыбаются люди, наблюдая за любимым человеком, который не подозревает о присутствии другого и показывает в этот момент свое истинное лицо.

Но потом я перевожу взгляд на руки Ро, на его пальцы, продолжающие теребить цепочку. Я хмурюсь. Он ковыряется в узле ногтями, прикусывая нижнюю губу от разочарования. Почему он так долго его распутывает?

– Привет, – тихо говорю я.

Он поднимает голову и улыбается почти виновато.

– Привет.

Он роняет цепочку, протягивает руку ко мне, обнимает за талию и слегка подталкивает к кровати. Я сажусь, и мы тут же заключаем друг друга в объятия. Мои руки сжимают его плечи, губы прижимаются к шее.

– Извини, что не позвонил, – хрипло шепчет он. – Просто…

– Все нормально, – говорю я. – Все хорошо. Все будет хорошо.

Будет ли?

Нечто дикое внутри меня подсказывает, что я могу вернуть память Ро, просто поцеловав его. Что прикосновение к коже, такой плотной и реальной, такой неоспоримо настоящей, развеет туман в его сознании. Наши губы встречаются, и он сильнее прижимается ко мне, проводит большими пальцами по моему подбородку. Я наклоняюсь вперед, а он одним ловким движением ноги закрывает дверь в спальню.

В такие моменты легко забыть о том, что реально, а что нет. Единственное, что существует, – тепло и история, память о всех тех временах, когда мы были здесь, знание о том, что больше всего нравится другому. У меня мало что выходит хорошо по жизни, но я знаю, что у меня отлично получается быть с ним наедине. Быть рядом с ним.

Когда мы сбрасываем одежды, я боюсь, что его мама специально придет и нарушит наше уединение. Но потом до нас доносятся хлопанье двери и звук заводящейся машины. Она куда-то уезжает. Остаемся только мы вдвоем и Лили, которая ни за что не вошла бы сюда даже под угрозой смерти.

Мы уже столько раз оставались здесь вдвоем, но сейчас ощущения кажутся чуть более острыми. Теплее, насыщеннее. Интересно, это от заклинания Манон у меня по коже пробегают мурашки или это от страха потерять Ро навсегда? Сейчас мне все равно. И ему, похоже, тоже. Он целует меня в шею, в ключицу, в грудь, большим пальцем поглаживая по шелковым трусикам. Его рука проникает между моих бедер.

Мне одновременно это кажется и чрезмерным, и недостаточным.

А потом я гляжу ему за плечи и вижу на полу брошенную серебряную цепочку, по-прежнему с узлом. Проблема еще не решена.

– Ро, – говорю я.

– М-м-м?

– Прервись на секунду.

Он встречается со мной взглядом и замирает.

– Все в порядке?

– Да, – отвечаю я, отстраняясь от него и поглаживая его шрам над животом, ниже грудины. Там, куда он воткнул нож, едва не погубив себя в попытке спасти меня.

– Ро, расскажи подробнее, откуда у тебя вот это.

Его настроение тут же меняется. Он в удивлении глядит на меня.

– Я же упал на нож.

– Ро, – пытаюсь я говорить как можно более мягким тоном. – Ты никогда не падал на нож. Ты же и сам знаешь. Я знаю, что ты до сих пор знаешь.

Он выпрямляется и обхватывает лицо ладонями.

– Я не смогу этого повторить.

Я сажусь, прижимаю подушку к груди и поднимаю цепочку с пола.

– Развяжи узел. А я пока поговорю с тобой.

Судя по его виду, он предпочел бы заняться кое-чем другим. Но слушается меня. Подносит цепочку ближе к глазам и слегка прокручивает узел пальцами, стараясь его ослабить.

– В начале этого годы мы с тобой ехали вместе в автобусе и заговорили. Не так ли? – спокойно говорю я.

– Да.

Я решаю подыграть ему и начать с эпизодов, не имеющих отношения к магии, чтобы постепенно связать их с магией.

– Что было забавно, потому что хотя мы и знали друг друга едва ли не целую вечность, мы несколько лет по-настоящему не говорили между собой, ведь так?

– Ну да, – отвечает он и улыбается. – Но ты мне нравилась все это время.

– Правда?

– Нравилась с самого нашего детства.

Я довольно посмеиваюсь.

– Что ж, это мило.

Он снова склоняется над цепочкой, а я продолжаю:

– А потом пропала Лили, и… мы не знали, что делать. Как будто потерялись. Пошли на собрание «Детей Бригитты», устроили там переполох.

Он кивает.

– Аарон и его ужасная игра.

– Да, Аарон и его ужасная игра! – киваю я, ощущая себя так, словно веду кого-то с завязанными глазами через реку. – А потом мы узнали, что про карту Домохозяйки, которая нашлась в моей колоде, существует песня, и мама Фионы вспомнила эту песню.

Я чувствую, как он настораживается, будто только что услышал, как под его ногами осыпается почва, и он хочет отскочить.

– А потом… потом мы поняли, что эта Домохозяйка вывела мир из равновесия, пошел снег и… – спешу закончить я.

Он сжимает пальцы в кулак, серебряный узел впивается в костяшки пальцев. Я говорю быстро и запинаясь.

– И мы решили провести ритуал, верно? Разорвали белую шелковую ткань, призвали к себе Лили, и в последний момент…

– Мэйв, остановись.

– Ты должен знать, о чем я говорю. Ты не можешь просто…

Он встает, кладет серебряную цепочку на комод, открывает ящик и принимается доставать из него футболки, шелковые сорочки, платье подружки невесты, которое мы нашли в благотворительном магазине.

– Я уезжаю утром, – говорит он.

– Утром? – я крепче прижимаю к себе подушку, внезапно осознавая, что нахожусь в его комнате почти голая.

– А это значит, что к твоему дню рождения я вернусь, – радостно сообщает он.

Что-то внутри меня ломается. Прорывается дамба, затопляя город. Я начинаю плакать. Сначала даже не пытаюсь говорить сквозь слезы. Просто сижу, заливаясь слезами, и сжимаю подушку, как будто она должна