Прими от нас благословенье,

Но не испытывай терпенье.

– Длинноватое, – словно извиняется Манон. – Придется запомнить.

– Манон, моя магия… все еще слаба, – говорю я. – Может, мне воздержаться от заклинания?

Она уверенно мотает головой.

– Нет. Пока у тебя твердые намерения и пока ты сенситив, ты по-прежнему очень важная часть заклинания.

И вот мы приступаем к делу. Расчищаем пространство, рисуем солью круг на столе и начинаем распевать заклинание, беспрестанно повторяя полное имя Аарона и складывая из купюр и писем кораблики, смазывая их маслом из бутылочек. С каждой строкой и с каждой складкой я ощущаю внутри себя отзвуки сенситивности. Слабые отголоски магии, погасшей, но не исчезнувшей до конца, откликающиеся на заклинание, словно ростки на утренний свет. «Ну, давайте же, – мысленно приободряю я их. – Растите. Выходите наружу».

Впервые за долгое время я ощущаю, как всех нас окутывает энергия – энергия связывающего заклинания. Энергия пяти женщин, поставивших себе цель остановить токсичного мужчину. Пока я повторяю раз за разом его имя – Аарон Майкл Бранум, Аарон Майкл Бранум, Аарон Майкл Бранум – хрупкие нити моей магии превращают эти звуки в мимолетные видения. Я вижу его младенцем, ребенком, подростком. Призрачные образы появляются и тут же исчезают, но я знаю, что не выдумала их, потому что меня удивляет его облик. Удивляет, насколько пухлым он был в пятнадцать лет. Удивляют его очки. Он выглядит таким обыкновенным, совершенно не затронутым ненавистью, и впервые я понимаю слова матери, которая говорила о том, насколько важно понимать наших врагов. Понимать, что когда-то и они были детьми и что они пережили нечто, подтолкнувшее их к злобе и ненависти.

Ведь такова у нас задача,

Тебя мы просим нас понять.

Никак не можем мы иначе,

Придется нам тебя связать.

Почему он сбежал? От кого? От «Детей Бригитты»? Почему за такой короткий срок он превратился из их глашатого в беглеца, бросившего квартиру, которую они ему выделили?

Мы одновременно заканчиваем складывать кораблики и поворачиваемся к Манон, ожидая дальнейших указаний.

– Отправьте свое заклинание в мягкое море, и пусть ему будут благоприятствовать лишь сладкие попутные ветры, – произносит она, и каждая из нас опускает свою стодолларовую купюру на поверхность сахарной воды. Лили не может удержаться от того, чтобы не испустить слабый электрический разряд. Кораблики слегка покачиваются на миниатюрных волнах.

Работа над заклинанием заканчивается. Я смотрю на присутствующих и вижу, что их окружает розовато-золотистое сияние. Каждая прекрасна по-своему, каждая излучает энергию. Я тут же понимаю, что Манон была права. Заклинания, произнесенные в гневе, возвращаются к своему источнику и доставляют только боль. Пользоваться магией нужно лишь во благо, преследуя справедливую цель.

– Погодите-ка, – вдруг паникую я. – Мы же ничем не пожертвовали. А как же правило «Чтобы получить что-то большое, надо пожертвовать чем-то большим»?

– Дорогая, мы только что потратили на магию пятьсот долларов, – усмехается Нуала.

– Надеюсь, заклинание сработает, – задумчиво говорит Фиона. – Мне бы очень пригодились эти пятьсот долларов.

25

Пока мы одеваемся перед выходом, Манон говорит: «Подождите!» – и ставит на кухонный стол банку с сахарной водой и деньгами. Порывшись под раковиной, она достает старый термос и наливает воду в него. Купюры покачиваются, словно веточки на волнах.

– Вот, – вручает она мне термос. – Когда будешь ложиться спать, держи его рядом. Ведь это заклинание нацелено на то, чтобы он не вредил людям, а вредит он в первую очередь тебе.

Немного смутившись, я кладу термос в школьную сумку. Мне он кажется чем-то очень личным, как будто пробирка, наполненная моей собственной кровью. Перед тем как застегнуть сумку, я бросаю взгляд на учебники и кое-что вспоминаю.

– Думаю, нужно еще кое-что рассказать. В школе происходило… нечто странное. Может, не напрямую связанное с «Детьми Бригитты», но все равно…

– И что же? – с любопытством глядит на меня Манон.

– Уроки шли как бы в обратном порядке. Начинались с конца и заканчивались на начале. Рассуждения учителей не имели смысла.

– Это все заметили?

Фиона с Лили кивают.

– Никогда не слышала ни о чем подобном, – размышляет вслух Манон и смотрит на мать. – Думаю, мне следует задержаться здесь подольше.

– Конечно.

На лице Нуалы отражается странное выражение. Видно, что она одновременно и рада, и напряжена.

– Этот Колодец не похож на другие, – продолжает Манон. – Или же он отличается, только потому что я здесь.

– А как бывает обычно? – спрашивает Лили.

– Обычно о том, что Колодец осушен, исследователи узнают лишь спустя долгое время. Проявляются долгосрочные последствия, как экономические, так и духовные. Место как будто сдувается, как будто из него уходит душа. Это редкость, оказаться где-то поблизости, во время самого процесса.

– А что будет, если остановить его? – спрашивает Лили. – Что тогда?

– Не знаю, – отвечает Манон, глядя на ноги. – Не припомню ни одного случая, чтобы Процесс… остановили.

Мое сердце сжимает тень ужаса, заглушая оставшееся от заклинания розовато-золотистое сияние. Подумать только – даже Манон, специалист по Колодцам, не может вспомнить ни одного случая удачного их спасения!

– Лили, я хочу пойти с тобой, – говорю я, когда мы выходим на улицу. – Мне нужно поговорить с Ро. С глазу на глаз. Нужно, чтобы он вспомнил.

– Ладно, – кивает она. – Только я не знаю, когда он возвращается.

В последнее время я нечасто заходила к О’Каллаханам. Справедливо или нет, но миссис О’Каллахан подозревает меня с тех пор, как я исчезла из жизни Лили, а потом объявилась сразу после ее пропажи. Я знаю, что она не одобряет как мои отношения с Ро, так и его гендерное самоопределение в целом, и поэтому она не понимает, как относиться к тому, что у него есть подружка. Для нее наличие «подружки» – явный признак гетеросексуальности и уж точно не повод наносить макияж вместе. Это только убеждает ее в предположении о моей странности и ненормальности. В каком-то смысле она, по-видимому, права.

Очевидно, «виновата» я и в том, что Ро поступил в местный Килбегский университет. Ро принял это решение, чтобы сохранить группу, но его родители убеждены, что он упустил свои шансы из-за меня.

Наверное, теперь и он с ними согласен.

По-видимому, именно поэтому мама Лили почти не обращается ко мне, когда я вхожу в их дом. Она-то и с Лили не очень разговорчива. До нашего появления она явно расслаблялась – на кухонном столе лежит журнал, в чашке дымится чай – но как только мы заходим, она вскакивает