Полипин свернул в какой-то убогий переулок, прошел два низеньких, почти вросших в землю, дома и остановился возле третьего, совсем уж жалкого на вид. Дверь была совершенно разбита, стены покосились, вместо стекла в окно была вставлена фанера. Осмотревшись вокруг, следователь коротко, отрывисто постучал в дверь. Раздался хриплый голос, приглашающий войти. Полипин с силой толкнул разбитую дверь, и они оказались в убогой лачуге. На стене висели рваные рыбацкие сети, посередине стоял стол, на нем – глиняный кувшин с двумя стаканами, зажженная свеча. За столом сидел Косой.

Володя разглядел ужасающий шрам, пересекающий все лицо, опущенное веко над вытекшим глазом, и внутренне содрогнулся. Похоже, этот человек был ужасен не только внешне, но и внутренне.

– Кого ты привел? – нахмурился Косой. – Я же сказал тебе одному приходить.

– Это друг. Он тоже ищет Людоеда.

– Сядь, – Косой ногой толкнул к Полипину табурет, – в ногах правды нет.

Полипин сел, Володя остался стоять за его спиной. В кармане шинели Володя предусмотрительно сжимал рукоятку револьвера.

– Ладно, Косой, выкладывай. С чем звал?

– Выпьешь?

– Ага, щас шнурки поглажу! Времени нет с тобой пить. Если знаешь чего – дело говори! А не тошни на мои нервы! И не делай мине погоду! Лучше сделай за себе базар!

– Деловой, значит? Ну, дело так дело. Верку Лысую с ожогами в Еврейскую вчера привезли, так ты уши-то закрой, что б она не говорила.

– Щас! Твоя работа?

– Ты сам сказал – дело! Ты уши закрой, если хочешь Людоеда поймать. И глазом засохни, шоб уши не завяли.

– Шоб ты мине был здоров! Ладно, не сопи ушами, як швицер замурзанный. За уши закрою. Но не за твой рот.

– Так вот, – Косой уперся локтями о стол и заговорщически понизил голос, – слышал я тут за один разговор… Один тип другому похвалялся, как легко человеку пальцы отрезать. Он, мол, делал, и не раз. Потом мы в кабаке оказались, выпили, а он и говорит – скажу, мол, тебе одну вещь, мне никто не поверит, а ты слушай. Все ищут Людоеда, а я и есть Людоед. Ну я ему – выкишивайся отсюдой, по будням не заливаю! Ну, смеяться начал – мол, брось заливать. А он нож вынул – такой длиннющий, и говорит: вот этим ножом как дашь по горлу, так голова будет держаться на одной полоске кожи. Я так делал, и не раз. И не швицер… Видно как сразу. Я протрезвел, спрашиваю – зачем ты это делаешь? А он говорит: мне за это деньги платят. Все они люди богатые, их родственники заказывают. Гроб с музыкой. И велят убить так, шоб никто не понял, шо это заказ. Ну, я и придумал за психа. И говорит: знаешь, сколько мне жена Когана денег отвалила? А дочка богатого грека Сарзаки? Ты себе и не представляешь даже! Шоб мы так жили, как они прибеднялись! Ну, я и спрашиваю: а за мальтийца-то, за иностранца кто заплатил? А он смеется – ты, говорит, совсем странный, кусок адиёта! Да помощник его заплатил, за то, что мальтиец раскрыл, как его помощник за деньги ворует! Скажешь, не повод убить? А я тебе скажу – еще какой! Этот же помощник и от капитана-мальтийца, и от хозяина деньги прятал. А как выплыви оно все на свет? Словом, рассказал мне все это. В том, что он Людоед, я и не сомневался ни минуты. Теперь вот решил рассказать.

– Кто?

– Из наших. Из криминала. В банде Корня, но Корень не давал ему развернуться. Держал как швицера замурзанного, погоду ему делал! Сейчас и Корень, и он под Японцем, вроде как его люди. Но Японец держит его еще хуже, совсем за шестерку. За такое кусок адиёта, шо гланды стошнят. Так шо повод убивать у него есть. Как раз тот фасон!

– Имя!

– Гека. Слыхал за него, небось? Человек Корня! Он комнату снимает на Госпитальной. Да, и еще. Это ведь он, Гека, с девками-хипишницами работает. Девка у него есть такая, по имени Лиза. Эта девка и к Японцу Корня устроила, и хипишами промышляет на Дерибасовской. Там такая – любой гембель мало не покажется! А придумал это всё он, Гека. Тварь опасная… Чистой воды фраер…

– А я за это знаю? Не верю я тебе. Шо-то не за то ты говоришь. Знаю я Геку. Не тот парадок. Он никогда не был мокрушником.

– Люди меняются, правда? А от чего ж не убить, если хорошие деньги? И я бы убил.

– Кто-то еще слышал за ваш разговор?

– Никто не слышал. Мы в отдельной каморке были. Там здесь не тут. И я ничего бы не услышал, не напои его. Я его как свинью напоил. Он совсем пить не умеет. Я ж говорю – швицер замурзанный… Я знал, что ты не поверишь. Никто бы не поверил. А ты вспомни, что он в доме Когана был и с женой его имел способ снюхаться. И сопоставь в голове.

– Шоб ты был мне здоров! – Полипин поднялся, оттолкнул табуретку. – Мы проверим. Зови, если что.

– Тут не проверять, тут хватать его надо! Смотри, опоздаешь. Поцелуешь замок. Он еще за кого-то убьет. И будет тебе на голове гембель…

Когда они вышли из вонючей лачуги на свежий воздух, Полипин остановился.

– Не верю я ему. Брешет. Заливает, як лясим-трясим. Шо-то тут не здесь.

– А по-моему, все сходится! – Володя был настроен более оптимистично. – Брать надо этого Геку – и всех дел! Бочаров от радости с ума сойдет.

– Ага, щас! Ты поучи ученого! – фыркнул Полипин. – Спешить не надо, а то таких дров можем наломать… Як два адиёта в четыре ряда!

– Совершенно непонятно, что за симпатию ты испытываешь к этим уголовникам, – рассердился Володя. – Хватать надо, а ты не хочешь!

– Не тошни на мои нервы! Я не сказал, что я не хочу за это! – огрызнулся Полипин. – Схватим в свое время. А пока – будем посмотреть.

Гостиница «Лондонская» на Николаевском бульваре сияла огнями. И возле этой ослепительной иллюминации собиралось больше всего гуляющих. Субботним вечером на бульваре, как всегда, яблоку негде было упасть. Нарядно одетая публика и люди в одежде попроще прогуливались по красивым аллеям бульвара, глядя на яркие огни «Лондонской», наслаждаясь не по-зимнему теплым вечером. Так же много здесь было жандармов – меры безопасности в городе были усилены, но в этот субботний вечер ничто не предвещало беды. Казалось, она проходит стороной – так тихо, спокойно и уютно празднично, как-то по-семейному, было на старинном бульваре, где вечер за вечером, ночь за ночью одна из самых роскошных гостиниц города зажигала свои неизменные огни.

Как и положено, возле «Лондонской» всегда дежурил швейцар. Но если летом он беспрерывно стоял на улице, демонстрируя всем своим чопорным видом солидность заведения, то зимой чаще всего прятался внутри, в холле, стараясь внимательно следить за тем, кто входит и выходит из гостиницы, какие экипажи подъезжают к сверкающему главному входу.

И сейчас, прильнув к стеклянным дверям, швейцар не спускал глаз с лакированного модного экипажа, который только что подъехал к самому входу. Из гостиницы тут же вышли двое мужчин, сели в экипаж и быстро уехали. А к дверям уже подъезжал следующий.

Поток экипажей был непрерывным. В этот вечер в «Лондонской» отмечал свой юбилей профессор университета, и на торжество собралось достаточно много гостей, так же много людей выходило из гостиницы.