Ослепительно сверкающие хрустальные люстры заливали бальный зал ярким огнем. Отражаясь от золотой лепнины потолка, от позолоченной отделки стен, это сияние, слишком яркое даже для огромного праздника, превращалось в отдельно живущее облако, которое плавало по залу, окрашивая в яркие отблески света всю атмосферу торжества.

Праздновали день рождения графа Чарторыйского, и особняк на Екатерининской – величественное, грандиозное строение, одно из самых красивых в городе – сиял всеми мыслимыми и немыслимыми огнями. Торжество должно было праздноваться с размахом. День рождения графа приходился как раз на субботу середины декабря, и по этому случаю граф решил устроить грандиозный прием, о котором еще долго должны были говорить в городе.

Граф Чарторыйский был тщеславен и думал, что этим торжеством войдет в историю. Но, конечно, это было не так. Истории было не до графа Чарторыйского с его днем рождения, а на фоне последних мрачных событий, еще более усугубляющихся беспорядками в городе, голодом и разгулом преступности, организация торжества могла выглядеть как настоящий вызов общественному мнению. Как ни объяснял полицеймейстер графу, как ни просил устроить торжество поскромней, тот был непреклонен. А так как богатый и знатный род Чарторыйских был очень уважаем в Одессе и имел немалое влияние на ее жизнь, главный полицеймейстер выделил специальный отряд полиции, который должен был охранять торжество.

Вооруженные полицейские оцепили особняк на Екатерининской. Охрана была поставлена сверху донизу. Меры безопасности были такими, что и мышь не проскочит, и у полицейского начальства немного отлегло от сердца.

Граф же не думал ни о чем подобном, всецело отдавшись подготовке к торжеству. Он был очень богат. В их роду золото всегда текло рекой, а последние спекуляции графа на бирже еще увеличили и без того его огромное состояние.

Самые дорогие вина и коньяки, лучшие закуски, шеф-повар, выписанный специально из Парижа, армия официантов, свежие цветы из оранжереи (белоснежные лилии и ярко-красные розы в декабре), толпа всевозможных декораторов, которые украшали и без того красивую отделку особняка, и целый полк слуг, с утра до ночи чистящих, протирающих пыль, моющих, убирающих всё до мельчайшей паутинки – такой была подготовка к грандиозному приему.

Приглашены на него были все знатные и известные особы города. Сам граф лично объехал наиболее влиятельные дома, не обойдя вниманием никого. К своему огромному удивлению, Володя тоже получил пригласительный, но потом понял, почему: его пригласили как племянника Сосновского, а не как полицейского чиновника, работающего в следственном управлении в полиции. Но он был так заинтересован слухами, которые вот уже неделю ходили по всему городу об этом приеме, что не мог не пойти.

Накануне торжества Володя имел долгий разговор с дядей, который подтвердил свое намерение бежать из Одессы в случае падения императорской власти и добираться до Парижа, где у Сосновских были дальние родственники. Дядя звал его с собой. Но Володя, пожелав ему удачи, отказался в такой категорической форме, что Сосновский больше никогда не возвращался к этому разговору, как-то странно посматривая на племянника.

Впрочем, дядя всегда считал его странным – и особенно после того, как в его руки попала книжечка со стихами Володи, обнаруженная в одной из облав на студентов. Он прочитал первые строчки и в лоб сказал Володе, что их семейство породило паршивую овцу: дядя всегда отличался прямотой.

Но Володя не сильно огорчался по этому поводу. Он уже давно перерос тот барьер, когда его могло беспокоить мнение других о его собственной особе. А служба в полиции увеличила его уверенность в себе. Но внешне Володя всегда был с дядей вежлив. И вместе с ним поехал на прием.

Гости собирались к восьми вечера. И буквально со ступенек Володя был ослеплен яркими красками нарядов и сверканием туалетов дам. Здесь находились все сливки общества. Дамы щеголяли каскадами бриллиантов на обнаженных плечах, хищно сверкающих под ослепительными люстрами. А вышколенные лакеи в расшитых золотом ливреях щедро разносили дорогое шампанское.

В глубине зала Володя разглядел и знакомые лица – впрочем, знакомство это не было для него приятным. Он увидел вдову Когана, флиртующую с молодым подпоручиком, и сына аптекаря Поповского, который, увидев Володю, переменился в лице, поперхнулся шампанским и поспешил скрыться в соседнем зале. Самым приятным сюрпризом вечера стала встреча с художником Грановским и его женой, которые тоже были приглашены на прием.

Матильда выглядела изумительно! За всю свою жизнь Володе еще не доводилось видеть такой прекрасной женщины. Внешность ее ослепляла. От нее захватывало дух. Но в то же время в лице ее, временами похожем на застывшую маску, было что-то неживое. И Володе вдруг подумалось, что Матильда Грановская совсем не тот человек, за которого себя выдает.

Но, несмотря на такие раздумья, он был ослеплен, у него даже закружилась голова, когда Матильда под руку с мужем через весь зал направилась в его сторону. Она была в ярко-алом туалете, с перьями в высокой прическе, в сверкающих драгоценностях и с маленькой сумочкой, расшитой драгоценными камнями, которой она изящно поигрывала, повесив ее на локоть левой руки. Она выглядела как настоящее произведение искусства! Какое-то мгновение взгляды всех мужчин в зале были прикованы к ней.

Улыбаясь, Матильда поздоровалась с Володей, ослепительно улыбнулась Грановскому, и тут же унеслась вальсировать с графом Чарторыйским, виновником торжества, который не спускал с нее влюбленных глаз.

– Вы не ревнуете? – спросил Володя.

– Ни в коем случае! – улыбнулся художник. – Я вообще не ревнив. Я только наслаждаюсь ее успехом. А что касается графа – это всего лишь дело. Граф заказывает у меня портреты – свой и жены.

– Как бы жена не обозлилась.

– О, не волнуйтесь! Графиня Чарторыйская весь вечер не сводит влюбленных глаз с молоденького артиста – звезды нашей одесской оперетты. Она ему покровительствует, и немало таких молодых людей вывела в свет. Пусть это вас не шокирует, мой друг. Я вовсе не сплетник. Просто я хорошо знаю тот мир, в котором живу, и пытаюсь приоткрыть его для вас.

– Он скоро рухнет.

– Вы думаете? Но ведь люди останутся все те же. И страсти у них будут одинаковые – что в бальном зале графа Чарторыйского, что на революционном митинге красных. Знаете знаменитую американскую пословицу? О чем бы с вами не говорили, все равно говорят о деньгах. И у нас будет точно так же. Переменятся названия, но не людские чувства. Страсти будут те же, вы меня потом вспомните.

Принесли шампанское – Володя взял очередной бокал, давно сбившись со счета. Великолепное вино кружило голову, он чувствовал какой-то небывалый прилив сил. Все сверкало, переливалось блеском и разными красками, вертелось. Володя чувствовал себя в каком-то удивительном калейдоскопе.

Вдруг возникло какое-то движение. Граф собрался говорить речь. Володя увидел, как он высоко поднял бокал с шампанским. Рядом оказалась его жена. Улыбаясь и поддерживая мужа под локоть, графиня бросала в толпу окружающих ослепительные улыбки. Володя отметил про себя, что улыбки эти фальшивые – как и она сама.