– Жена?

Она не ответила и даже не пошевелилась, и это вызвало в нем раздражение. Ночь была холодная, и он хотел чувствовать рядом с собой ее тело, чтобы согреть его и для удовольствия, и для зачатия ребенка, которого ему так хотелось. А она к тому же сидела так, что перекрывала тепло, идущее от огня.

– Расшевели угли в очаге и иди в постель.

В ответ она пожала плечами, словно чтобы позлить его, но он решил, что не позволит ярости охватить себя – только не в этот раз. На шее у него висел на шнурке мешочек с серебряным пенни, который ему в конце концов дал Луда, и Хирел вдруг принял столь нехарактерное для него решение. Желание вызвать улыбку на лице жены не могло ждать до тех пор, пока к ним по весне, когда вновь вскроются морские пути, заглянет торговый корабль или забредет бродячий торговец. Отдать ей этот пенни сейчас, и тогда она всю зиму проведет за приятным занятием – планированием и выбором для себя разных покупок.

– Делай, что тебе говорят… – он сделал паузу, – и получишь от меня подарок, жена.

И снова это странное движение плечами.

– Жена?

Она пробормотала что-то невнятное.

– Что?

– Перестань называть меня так!

Хирел почувствовал, как откуда-то из горячих глубин внутри него поднимается привычная уже волна бешенства, но усилием воли заставил себя дышать ровно и проглотить обиду. Кричать на нее – это ни к чему хорошему не приведет. «Будь строг с ней, – сказал ему Луда, – этой девчонке нужна твердая рука. Пори ее, если потребуется». Но если он начинал на нее орать, она отвечала ему тем же; когда же однажды он воспользовался советом ее отца и шлепнул ее, она обиделась и замкнулась, а потом несколько дней не подпускала его к себе. Это случилось месяца полтора назад, когда он пригнал отары с холмов на домашние пастбища, а ударил ее потому, что был задет и разозлен ее холодным приемом.

– Сетрит! Посмотри сюда.

Он принялся возиться с мешочком на шнурке, полностью сосредоточившись на том, чтобы развязать маленький тугой узелок. Но когда он поднял голову, держа в своих неловких толстых пальцах серебряный пенни, ее уже не было в доме, а дверь на кожаных петлях как раз захлопывалась.

Хирел выругался. Первым порывом было выскочить за нею, но тут же он снова почувствовал себя обиженным. Он смертельно устал, а куча одеял и пара овечьих шкур сверху согревали очень слабо. Не на это он рассчитывал, когда они с Лудой отправились к Элфрун, чтобы сказать ей, что со свадьбой все решено и что Сетрит сама хочет этого.

Хочет, да уж!

Он снова выругался и отбросил одеяла в сторону.

Ночь стояла морозная, небо было чистым; растущая луна запуталась в макушках кустов бузины. Утром на лужах появится ледок. Где-то на западе отрывисто пролаяла лисица. Хирел, сам не зная почему, повернул на юго-восток, к овечьей тропе, которая в конечном счете выводила на пастбища монастыря. Он старался мягко ступать босыми ногами по скользкой траве, но если бы Сетрит хотела спрятаться от него, она бы сделала это с легкостью, и он это понимал. В серебристом лунном свете его темная фигура, двигавшаяся шумно, несмотря на все его старания, была слишком уж заметна.

В правильном ли направлении он, вообще, идет? Он остановился и оглянулся, окинув взглядом склон холма. Луна светила ярко, на землю ложились длинные тени. Он не заметил никакого движения, равно как не увидел и чего-то такого, что напоминало бы прильнувшую к земле фигуру Сетрит, которая, затаив дыхание, ждет, когда он уйдет.

Что творится с этой женщиной? Что ей не так?

Он был выгодной партией – хороший работник, вольный человек. Он был молод и силен. У него были и свои собственные овцы, которые паслись вместе со стадами поместья и монастыря. Да, он не достиг положения ее отца, но думал, что она была рада убраться из дома своих родителей. Не нужно было собирать разные сплетни, распространяемые старухами, чтобы знать, что у Луды рука тяжелая. Стоило только иметь уши и постоять немного у дома стюарда. Впрочем, жена давала Луде отпор. Вот, должно быть, у кого Сетрит научилась так визгливо ругаться.

За столько недель, прошедших после их свадьбы, он всего лишь разок ее стукнул. Да она должна благодарить Бога за такое благословение!

За неимением лучших вариантов, Хирел продолжил идти вниз по склону холма. Она могла пойти и по другой дороге, той, что ведет к залу, впрочем, как и к дому ее родителей. Или же могла пойти вверх по склону, по извивающейся тропинке, ведущей на летние пастбища. Но там ей негде было бы укрыться – в декабре, по крайней мере.

Он хотел позвать ее по имени, но зимняя ночь была тихой и величественной, и у него возникло чувство, что его голос будет просто поглощен этим залитым лунным светом пространством. А что, если он крикнет, а горло не издаст ни звука?

– Жена? – Голос его прозвучал нерешительно. Она просила не называть ее так, хотя ему нравилась мягкость звучания этого слова. – Сетрит? – Он взошел на пригорок, откуда ему стало видно лунную дорожку на как бы неподвижных водах моря, и серебристую полоску света на горизонте. Холодный воздух, обжигавший нос изнутри, снова напомнил ему о приближении морозов.

И как далеко, по мнению Сетрит, он будет идти за ней? Хирел думал, что быстро найдет ее, ждущую его, замерзшую и раскаивающуюся, горящую желанием, чтобы он в очередной раз умолял ее вернуться домой. В голове вдруг мелькнула шальная мысль: а что, если вставить ей в нос кольцо и держать ее на привязи, как какого-то дикого зверя, чтобы заставить подчиняться его воле? Пожалуй, он бы испытывал при этом горькое удовлетворение.

Но с диким зверем дело обстояло намного проще.

Все, с него довольно! Он замерз, и его ждала постель. От этого места тропа уходила по песку в подлесок, и она могла прятаться где угодно. Пусть теперь сама играет в свои глупые игры. Хирел резко развернулся на месте и споткнулся. Серебряный пенни – он уже и забыл, что продолжал держать его в окоченевших пальцах, – вылетел и упал в густую поникшую траву.

Хирел смотрел в траву, не веря своим глазам. Монету было не найти в лунном свете, от которого все вокруг серебрилось. Но это не остановило его, и он, упав на колени, начал рыться в мертвой траве в поисках маленького чеканного диска из белого металла. Это было бесполезно, он понимал это и вскоре оставил свои попытки и сел на корточки.

Сверху на него насмешливо взирала луна.

И Хирел зарыдал.

Фредегар был в церкви один. В руках у него была метла, и он тщательно выметал из каждого уголка мусор и мелкие камешки, постоянно заносимые сюда ветром. Несмотря на его резкие замечания в адрес других служителей, в особенности двух мальчиков, двери все равно никогда не закрывались, и внутрь все время залетали птицы, пачкая алтарь.

Дверь и теперь была открыта, но только потому, что без проникавшего через нее света он не мог убирать в этой лачуге, которая в Донмуте служила Домом Господним. Он уже сгреб последний мусор прошедшего года, и теперь эта куча дожидалась за дверью, когда он вынесет ее на помойку. Очень подходящее занятие для Дня святой Луции, самого темного в году, хотя имя Луция означало как раз «свет». И возвращающееся к ним солнце теперь будет освещать чистую церковь, нравится это их аббату или нет.