– Тоби.

– Я знаю, как его зовут. Я имел в виду твоего брата.

– Калеб.

– Да. Злишься, что я переспал с бывшим приятелем твоего брата? В этом все дело?

– Какое мне, на хрен, дело, с кем вы трахаетесь? Он для меня никто. Большой хуй, и только. Вам понадобились обноски моего брата – пользуйтесь на здоровье.

Генри с трудом перевел дыханье.

– Не твое дело!

– Не мое. Не мое! – повторила Джесси. – Может, оставите меня в покое, чтобы я занялась вашими делами, они же мои, и прекратим разговаривать обо всем прочем?! – Она отвернулась к компьютеру, позой выражая: беседа закончена. Но губы ее сами собой выговорили: – Все мужчины одинаковые, что нормальные, что геи. Думают не головой, а головкой.

Генри выдержал паузу. Шагнул к ней, остановился почти вплотную – от него веяло жаром.

– Что ж, – размеренно заговорил он, – хорошо бы и ты порой думала головкой, или что там заменяет этот орган у женщин. – Пожалуйста, он вполне может обойтись без слова на «п». – Тогда бы у тебя была личная жизнь, и ты не совала бы свой длинный нос в мою, геелюбка!

– Геелюбка?! – обернулась она в ярости. – Геелюбка? Вот кто я? Пизда и геелюбка в придачу!

От брани спина не переломится. Конечно-конечно. Она и сама порой сказанет крепкое словцо, и от Генри выслушает. Но сегодня слова пронзают, как смертоносные стрелы.

– Ах ты, старый пидор! – заговорила она. – Я веду твои счета. Пишу за тебя письма. Покупаю травку. А в ответ я получаю хоть чуточку уважения? Хоть капельку благодарности?! И я же еще геелюбка и пизда!

– Я не называл тебя пиздой!

– Ты имел это в виду!

– Вот сейчас – да!

– Видишь! Видишь! – Джесси вскочила, замахала руками, словно стирая тряпкой старого актера, эту комнату, весь мир, сама не зная, что пытается выразить этим жестом. – Надоела мне эта чушь. Надоело, что меня не замечают. Человек низшей касты. Никто! Хватит с меня, Генри! Кончено! Я ухожу!

Он замер. Лицо его помертвело, жили только глаза, смотрели в упор на Джесси, спокойным, печальным взглядом, удерживая ее на месте, пока Генри подбирал верные слова, точное чувство.

– Отлично, – произнес он наконец. – И старый пидор тоже покончил с тобой. – Глаза его превратились в узкие, злобные щелочки. – Старому, старому пидору наплевать, если он в жизни больше не увидит твою жопу, пизда!

Джесси была шокирована. Неужели она сумела его задеть?

– Давай! Уходи! Плакать не стану! Надоела мне твоя ебаная компетентность! Ебаное всепрощение! Этот ебаный город с его ебаным театром. Тут даже потрахаться нельзя, в этом ебаном, хуевом, пиздовом, политкорретном, сверхчувствительном городе! На хрен ты мне сдалась!

Гнев полыхал в нем, словно огонь в печи. Слова, слова, яростные, но сдержанные, эмоции передаются тоном, а не словами. Все равно, что подвергнуться извержению Ричарда Бертона или Джереми Айронса.[73]И страшно, и дивно, словно слушаешь рычание льва. И дыхание у Генри Льюса поутру зловонное, как у царя зверей.

Джесси сдерживала свой гнев, боясь рухнуть под этим натиском.

– И вы мне не нужны, – заявила она. – Вы, и эта ерундовая работа на ерундовом жаловании. Всего доброго. Я ухожу. – Накинула плащ, потянулась за зонтиком.

– Кто ты такая, чтобы выпендриваться? – возмутился он. – Уходит она, видите ли! Ты – никто! Секретутка. Ассистентка!

Казалось бы, эти слова должны были ранить ее, но Джесси испытывала удовлетворение: своим уходом она причинила Генри Льюсу боль!

– Отлично! Я пиздовая пизда и геелюбка в придачу! – Распахнув дверь, она выскочила в коридор. – А ты – задница, и больше ничего!

Она промчалась по коридору в экстазе, опьяненная гневом. Такой живой она не ощущала себя вот уже много лет. На хрен ей сдался Генри?

В конце коридора захлопнулась дверь.

Генри изо всех сил хлопнул дверью. Отрадный грохот дерева и стали.

Постоял, сдерживая дыхание, ожидая, пока отхлынут эмоции. Прекрасно разыгранная сцена – острая, яркая.

И что же дальше? – подумал он. Взял и уволил помощницу. Нет – это она ушла. Совпали, тот редкий случай, когда причину не отделить от следствия. Этого ли он хотел на самом деле? Генри выдержал паузу, ожидая, что Джесси вернется, они обсудят эту сцену, решат, что было уместно, что – нет. Но ведь это не репетиция, не переиграешь. Она не вернется. От этой мысли Генри разозлился еще сильнее. Глупая сука – он даже в мыслях избегал теперь слова пизда – ушла от него! К черту!

Только этого не хватало. Личная жизнь и так в обломках. Неужели он даже вести себя не научился?

Ушла, а компьютер оставила включенным. Генри постоял, глядя на монитор, пытаясь сообразить, как его выключить. Рухнул беспомощно в кресло: «Ох, Джессика!»

Как же он без нее? Как организовать свой день? Придется искать новую ассистентку, что ли?

Но сегодня среда. В два часа – дневной спектакль, вечером еще одно выступление. По средам нет времени жить. С этим придется подождать до завтра. Он еще даже не побрился, не принял душ.

Генри прошел в ванную, смочил лицо горячей водой, смазал щеки и подбородок кремом. Он терпеть не мог бриться безопасной бритвой, предпочитал электрическую, но для спектакля, под кольдкрем и грим, требуется идеально выбрить лицо.

Посмотрел на себя в зеркало: бакенбарды в мыльной пене, жалкий субъект с крашеными волосами, с белой бородкой крема, панковый король Лир, нет, мягче, чем Лир, нежнее, безобиднее.

Почему Джесси ушла? Что он такого сказал? Да уж, наговорил всякого. Оба несли чушь. Значит, старый пидор? Старый король Лир. Однако он оскорбил ее больнее, чем Джесси – его. Как он допустил, чтобы ссора вышла из-под контроля?

Генри запрокинул голову, окунул безопасную бритву в горячую воду и начал медленно водить лезвием по шее.

Я – задница. Дырка в заднице, приговаривал он. Почему он сорвался? Из-за Тоби. С ним даже секса не получилось.

Он сполоснул лезвие под краном и продолжил бриться.

В молодую свою, распутную пору он бы трахнул глупого мальчишку и покончил с ним. Теперь, когда ему за пятьдесят, его петушок тут не главный. Приходится думать и об их удовольствии, удовлетворять их. Это тоже бывает приятно, но если партнер не получает удовольствия, то и Генри не получает, и сексу конец. Вот что произошло прошлой ночью. И на этом надо бы поставить точку. Но Генри снова договорился о встрече. Он хотел еще раз увидеться с Тоби.

Поскреб за ухом, громкий, неприятный звук, будто по песку скребешь.