надгробием папы Юлия, и вкладывал в каждый сантиметр своей работы столь густую концентрацию идей, мыслей и смыслов… Именно это делает предмет, над которым трудится творец, искусством. Прежде чем стать тем Микеланджело, которого мы знаем, он сгорал, как феникс, и восставал из пепла в виде своих работ.

Она обошла обе фигуры и вновь остановилась у «Восставшего раба», подняв голову.

– Посмотрите на эту позу, на заломленную за спину руку, на скрученную спину. Сгусток мировой боли – воплощение наших общих страданий. Он точно мотылек, что пытается пробиться сквозь кокон, но застревает, повисая на нем со сломанным крылышком. Тщета усилий творца, исполненная в мраморе, – усилий, над которыми всегда повисает смерть, но одновременно подгоняет, побуждает к сопротивлению. Искусство живо, пока мы боимся смерти, оттягиваем конец своего короткого века…

Она надолго замолчала, позволяя экскурсантам обойти первого раба, заснять его со всех сторон и во всех ракурсах. В эту минуту она посмотрела на Мелека, прячущегося за Геркулесом. Она давно привыкла к его вечному присутствию, замечала ли, неведомо, но ни разу не спросила, почему он ходит по одним и тем же маршрутам Лувра и слушает одни и те же слова одного и того же экскурсовода. Сегодня ее взгляд был особенным, он задержался на нем дольше обычного. Мелек заметил, как в черных, словно ницшеанская бездна, зрачках девушки сквознули боль и мольба.

– «Раб умирающий». – Она дождалась, когда смолкнут вспышки. – Мне эта скульптура нравится больше. Интроверт, как бы его назвали наши современники. Этот пленник не кажется мне умирающим, он обращен внутрь себя, его лицо излучает покорность законам Мироздания. Это не плывущий по течению болван, а гибкая субстанция, умеющая подчиняться, когда того требуют обстоятельства. Задумывались ли вы, что первый раб – дурак, идиот, настоящий осел, а второй – разумная личность, холодно взвесившая свои возможности?

Все рассмеялись.

Некоторое время девушка водила группу от статуи к статуе, продолжая рассказывать о них. «Летящий Меркурий», «Геркулес с гидрами» из бронзы – элемент большого, увы, не сохранившегося фонтана, дальше скульптура Кановы[17]…

Мелек следил за плавным перемещением гида.

Она говорила, пока не подошла к Амуру и Психее. Так надолго она еще не замирала никогда. Казалось, ее заворожил этот самый чувственный поцелуй, воплощенный в камне, трогательные объятия, которые не под силу повторить и живым влюбленным.

– Предлагаю вам обойти все экспонаты галереи Микеланджело еще раз, прежде чем мы направимся в зал кариатид, где вы, я вам обещаю, утонете в изобилии античных изваяний, – сказала она вдруг. – Походите, понаблюдайте работы в молчаливой созерцательности. Порой этого так не хватает – своего собственного взгляда, контакта один на один с произведением искусства. Настройтесь на энергию мастера, сбросьте оковы китча, попробуйте найти слова – свои слова, которые бы подходили к этим работам. Я уверена, каждый из вас найдет смыслов не меньше, чем пытался найти Вазари[18]. Потом сравним ваши впечатления от итальянских работ с впечатлениями от работ греческих мастеров.

И она исчезла под аркой, ведущей в маленький проходной зал с несколькими бронзовыми скульптурами, расположенный у лестницы.

Внезапно волшебство разрушилось, и Мелек обнаружил себя в шумной толпе туристов. Он выдернул наушник, в котором раздавался голос Зои Герши, легонько шагнул от группы и, затерявшись в толпе, последовал за ней.

Девушка уже скрылась из виду, может, повернула на лестницу или села в лифт, но Мелек следовал за ней по запаху ее духов, которые ни с чем было не спутать. Парфюм она делала сама по старинным индийским рецептам и пахла, как индуистское божество, как могла бы пахнуть Кали – сандал, мандариновое масло, кора кедра и, кажется, немного флердоранжа. Он поворачивал направо, налево: легким облачком запах застыл в воздухе. На мгновение снующие туда-сюда люди вновь будто исчезли, и он увидел черный силуэт, поднимающийся по узкой лестнице на этаж выше.

У женского туалета на втором этаже была знатная очередь, и Зоя Герши, недолго думая, нырнула в мужской. Через мгновение оттуда вышли несколько мужчин, видимо, смущенные странной посетительницей. Последний так сильно толкнул дверь, что тяжелая створка долго оставалась распахнутой, детали доводчика сжимались неспешно, и Мелек успел заметить черный силуэт, склоненный над раковиной. Зоя уперлась обеими руками в ее края, по обе стороны от лица свисали длинные черные локоны, они струились по спине и плечам. Какие у нее удивительно длинные, густые волосы! Во всем ее облике было что-то неземное. Она точно деревянная статуя святой Марии Магдалины Грегора Эрарта, что стоит в подвале!

Мелек торопился к туалетной двери, которая продолжала закрываться. Зоя выпрямилась. Глядя на себя в зеркало, она подняла юбку, достала из-под подвязки чулок какой-то крохотный предмет, стянула петлю с пальца, задрала рукав водолазки.

И дверь преградила обзор.

Когда Мелек осмелился войти, он увидел струю алой крови, стекающую со сгиба ее локтя в раковину. Белая эмаль окрасилась кровью, пятна были на бортах чаши, на белом вентиле.

– Что вы делаете? – этот порыв стал совершенно неожиданным для него. Но ведь очевидно, что девушка собиралась покончить с собой! Она сегодня как-то заторможенно вела экскурсию и не стала рассказывать о последней скульптуре, одном из самых важных экспонатов Лувра, Амуре и Психее. Это на нее не похоже. Она принесла в чулке лезвие или иглу нарочно.

Мелек сам не понял, как оказался позади нее, стиснув в кольцо рук, его ладонь зажимала глубокую рану у локтя девушки, кровь сочилась сквозь пальцы.

Только спустя некоторое время, когда волнение отступит, он поймет, что испытал это впервые – способность чувствовать чужую боль. Именно поэтому он бросился останавливать самоубийцу. В любом другом случае – стоял бы и наслаждался зрелищем. Это был его фетиш: смотреть, как жертва переживает свои последние секунды жизни, и пытаться расщепить чужие чувства на атомы. Доселе эти эксперименты не приносили никаких плодов. Мелек ничего не ощущал. Ничего! Ни грамма сочувствия. Господь как будто забыл положить ему под черепную кость зеркальных нейронов, или те просто спали.

Но вдруг!

Вдруг он увидел эту девушку, режущую себе вены, и зеркальные нейроны, спящие десятки лет, пробудились.

Она сначала слабо сопротивлялась, но потом затихла в его руках.

– Зачем? Зачем вы помешали?

– Самоубийство! – не зная, что говорить в таких случаях, лепетал Мелек. – Самоубийство… здесь! где полно людей… ваша группа… это же музей! Лувр, тут Микеланджело, да Винчи…

– По-моему, нет ничего лучше: умереть в цитадели мирового искусства. – По ее губам блуждала полубезумная усмешка, глаза блестели слезами.

– Отдайте мне ваше лезвие. – И тут он заметил, что ее