Дагмара улыбнулась этому воспоминанию, сразу забыв о Роберте, сидящем в саду, и о легком ветерке, колышущем занавески.

– Но она в такую минуту наклонялась к нему и что-то шептала, – продолжала рассказчица, – и тогда взгляд у него прояснялся, и все снова обретало смысл. Казалось, одним словом она могла пробудить его сознание – да что там словом, было достаточно одного ее взгляда, который вселял в него радость и способность смеяться! Она верила в него. Она замечала в нем все хорошее. И она так его любила!

Баронесса устремила взгляд вдаль. Лицо у нее смягчилось при воспоминании о Фридрихе; возможно, она немного завидовала такой близости сердец и умов.

– И он, конечно, должен был ее очень любить, – поспешила вставить Эстер, пытаясь представить себе такую любовь.

Сама она всегда была на грани непонимания и даже настоящей ссоры с теми, кем в особенности дорожила. Наверное, это какой-то недостаток характера? Или ее всегда тянет не к тем, к кому следует? В Монке, например, все время присутствовало что-то непонятное, отчего она так часто ощущала себя ненужной ему. Эта темная преграда казалась ей непреодолимой. Однако были моменты, когда женщина была уверена, как ни в чем другом на свете, что он ни за что не обидит ее, чего бы ему это ни стоило.

– Абсолютно и безоглядно, – задумчиво и грустно ответила Дагмара, прервав ее размышления. – Он ее обожал. Всегда можно было определить, в каком конце зала находилась Гизела, потому что он поминутно взглядывал в том направлении, даже если разговаривал с кем-нибудь еще. И он так гордился ею, благородством ее манер, остроумием, тем, как она себя вела, ее изяществом и манерой одеваться… И ожидал от всех остальных такого же к ней отношения. Он был счастлив, если Гизела нравилась людям, и не мог их понять, если было иначе.

– А многим она не нравилась? – спросила Эстер. – Почему герцогиня-мать так сильно ее ненавидела? И, по-видимому, графиня фон Рюстов тоже?

– Я ничего не знаю о причинах этого, за исключением того, разумеется, что герцогиня очень желала брака Фридриха с Бригиттой фон Арльсбах, а Гизела поощряла его в желании закусить удила. – Дагмара чему-то улыбнулась, припоминая. – Принц привык поступать так, как ему велели. А монарший протокол довольно строг. Всегда находился какой-то советник, чтобы напоминать ему об этикете и приличествующем поведении, о том, с кем он должен говорить и проводить время, кому надо сказать нечто приятное, а кем пренебречь, как нельзя себя вести… Гизела же над всем этим просто смеялась и говорила, что он должен жить в свое удовольствие. Он – кронпринц и может поступать, как ему заблагорассудится. – Дагмара пожала плечами. – Конечно, так не следовало поступать. Чем выше положение, тем строже надо соблюдать все требования долга. Но она не принадлежала даже к аристократии, не говоря уже о королевском роде, и не понимала, к чему обязывает долг. Наверное, именно это в значительной мере влекло к ней Фридриха. Гизела предлагала ему некую свободу действий, которой он никогда не знал. Она насмехалась над церемониалом, который управлял его жизнью, была остроумной и вызывающей… Мастерица подмечать смешное в людях и смеяться! – Баронесса глубоко вздохнула – и внезапно фыркнула. – Ульрика же во всем этом видела только безответственность, эгоизм и в конечном счете угрозу трону.

– Но, может быть, с течением времени, выйдя за Фридриха замуж, Гизела переменила бы поведение? Я имею в виду, если б герцогиня согласилась на их брак?

– Не знаю, – с грустью ответила Дагмара, – согласия не было дано.

В саду тихо облетали с деревьев листья. Порыв ветра закрутил их и бросил небольшую горстку в окно. Хозяйка дома с беспокойством взглянула на Роберта.

– А Бригитта любила Фридриха? – быстро спросила Эстер.

Дагмара оглянулась:

– Не думаю. Но она вышла бы за него из чувства долга и, наверное, стала бы достойной и доброй герцогиней.

Да, графиня фон Рюстов должна быть сумасшедшей, чтобы предъявить такое ужасное обвинение! Эстер не узнала ничего, что хоть в малейшей степени помогло бы Рэтбоуну. Все, что она слышала, только затрудняло дело.

– Нет, тут замешано что-то большее, чем простая зависть, – сказала она вслух. – Может быть, она действовала по наущению кого-то, кто имеет более глубокие причины ненавидеть? – Мисс Лэттерли слегка подалась вперед. – Кто из знакомых графини мог получить личную выгоду от обвинения, которое, очевидно, невозможно доказать?

– Я сама об этом думала, – нахмурилась Дагмара. – Чуть голову не сломала в поисках ответа. Зора всегда была необычным человеком, она капризна и эксцентрична. Однажды ее чуть не убили, когда она попыталась защитить некоего сумасшедшего революционера. Это случилось в сорок восьмом году. Какой-то несчастный стал говорить на улице странные речи, и на него набросилась толпа. Зора вмешалась и бранилась, как… солдат в казарме! Она осыпала нападавших ужасными ругательствами и оскорблениями и стреляла из револьвера в воздух. Бог знает, где она заполучила оружие и каким образом научилась им владеть!

Олленхайм даже повысила голос, столь невероятным ей все это казалось.

– И самое нелепое было в том, что она совсем не разделяла его мнение. – Баронесса покачала головой. – Хотя Зора может быть и очень доброй. Она находила время, чтобы заботиться о людях, которым больше никто не хотел помогать, и делала все так скрытно, что я узнала об этом лишь случайно.

Зора фон Рюстов нравилась Эстер, хотя она этого и не желала: ведь та поставила Рэтбоуна в неописуемо трудное положение! Она порицала Зору по двум причинам – за умение так заинтриговать адвоката, что тот потерял способность верно судить, хотя до нее такого еще никому не удавалось, и за то, что она делала его положение не только трудным, но и опасным. Если графиня желала погубить себя, это было ее дело, но губить вместе с собой кого-то другого – непростительно.

Однако Эстер должна была сосредоточиться на том, что ей было необходимо сейчас. И то, что она лично чувствовала к Зоре, не имело никакого значения.

– А не могла она влюбиться в кого-нибудь, кто теперь использует ее как орудие? – спросила мисс Лэттерли, глядя на Дагмару с хитрым видом.

Та задумалась.

– Да, это не исключено, – согласилась баронесса немного погодя. – Все можно объяснить только какой-то неразумной любовью или ложным идеализмом. Возможно, она рассчитывает, что этот человек или эти люди в последний момент обнародуют некий достоверный факт и ее репутация будет спасена. – Взгляд Дагмары смягчился. – Если это так, то – бедная Зора!.. А что, если они не сочтут это нужным? Что, если они просто используют ее?

– Для какой цели? Может быть, мы подошли к этой проблеме не с того конца? Надо подумать, кому может быть выгоден этот процесс. Кто его желает? – продолжила расспросы Эстер.

На этот раз ее собеседница молчала так долго, что девушка стала уже опасаться, расслышала ли она ее вопрос.

– Кому он выгоден политически? – пояснила сиделка.

– Я не вижу таких людей, – ответила Олленхайм задумчиво. – Я перебрала мысленно всех, но ни для кого не вижу никакой выгоды. Боюсь, это просто глупая выходка со стороны женщины, которая позволила воображению и ревности одержать верх над здравым смыслом. Это ее погубит, и об этом можно только сожалеть.