у нас появился бизнес. Но отвечу на твой вопрос: я перестал собственноручно собирать деньги задолго до того, как мы переключились на больницы.

Впервые, насколько помню, я почувствовал, что отец меня зауважал. Даже если это случилось лишь как мимолётное чувство – оно казалось тёплым и почти пьянящим. Осознание того, чем он занимался, работа с людьми, работавшими на него, дали мне почувствовать семейную связь между нами, которой у нас никогда прежде не возникало. Я постарался запомнить это чувство, чтобы потом лелеять его.

Когда мы пришли домой, я вбежал по лестнице в спальню, которую мы всё ещё делили с Тимом. Он только что вернулся из интерната. Спросил, как мой первый рабочий день, я в ответ лишь хмыкнул, потому что не смог произнести ни слова.

Папа стал гордиться мной: тем, что я встречаюсь с очень больными пациентами, – долгие недели, а затем и месяцы. Его удовлетворённость мной в той или иной форме сохранялась всё лето, хотя с каждым новым рабочим днём я чувствовал, что её почему-то становится всё меньше и меньше.

К вечеру каждого вторника я уже так сильно хотел, чтобы неделя закончилась, что даже начинал молиться об этом. Списки больных людей, нуждавшихся в телевизорах, казались бесконечными. Музыкальное сопровождение телевикторин и искусственный смех в ситкомах эхом отдавались в моих ушах каждый вечер. Я начал мечтать о том, чтобы вернуться к учёбе, читать великие тексты, как будто они могли унести меня из больницы и её унылых коридоров, обработанных антисептиком. Даже удовольствие, получаемое отцом от нашей совместной работы, было недостаточной мотивацией, чтобы преодолеть возникающий дискомфорт.

Когда моя работа закончилась, во время последней поездки домой папа растроганно заявил, что очень благодарен за то, что я так старался.

«Не каждый ребёнок смог бы это сделать!» – похвалил он. И посмотрел на меня так, будто говорил серьёзно. Очередной шутки, преуменьшающей его комплимент, не последовало. Это стало одним из лучших чувств, которые я когда-либо испытывал.

Глава 15

– Арнольд, ты будешь рад узнать, что сейчас в Аннаполисе сезон голубых крабов! – воскликнула мама, изучая путеводитель по Мэриленду и демонстрируя результаты своего исследования.

– Ты говоришь про фирменное блюдо на синих тарелках? – уточнил отец, едва заметно улыбнувшись.

– Нет, я про голубого краба из Чесапикского залива. А ещё про устриц. В это время года всё свежее, только-только с рыбацких лодок, – добавила она, не обращая внимания на попытку моего отца сбить её запал. Когда он засмеялся над своей неудавшейся шуткой, она ухмыльнулась.

Мы проехали Восточный берег Мэриленда поздним вечером тёмного, затянутого облаками дня. Небо казалось ниже: оно словно опиралось на вершины холмов на полях. Немногочисленные птицы садились на верхушки стеблей кукурузы, а затем улетали вдаль. Мне нравилось слушать болтовню отца с заднего сиденья, особенно когда разговор не касался меня. Его мягкое подтрунивание, отличавшееся от обычных циничных насмешек, ничуть не повлияли на мамино самообладание.

– Я думаю, таверна «Миддлтон» – подходящее место. Она в центре города, рядом с причалом.

Мама перевернула книгу набок и пробежала глазами по кривым улочкам, ведущим от колледжа Святого Иоанна до гавани.

– Уверена, что это находится в нескольких минутах ходьбы от колледжа, – уточнила она. Я, видимо, унаследовал от неё ген дезориентации в пространстве. И при этом был уверен, что все, даже она сама, ориентируются лучше, чем я.

Час спустя мы были уже на мосту Бэй-Бридж, ведущем к штату Мэриленд. Сквозь голубую дымку вдалеке виднелись огни города. Мы с папой вместе искали колледж и выбрали Святого Иоанна после череды субботних утренних чтений перечня возможных колледжей. Прочтя учебный план, включавший изучение в оригинале текстов по философии, религии и математике без ссылок на вторичные источники, отец начал легонько склонять меня именно к этому варианту. Его интерес к учебной программе стал для меня несколько неожиданным. Он читал историческую и художественную литературу, но я никогда не видел, чтобы он тщательно изучал «Диалоги» Платона. Хотя я раньше и не читал никакой философии, меня, в принципе, привлекали абстрактные идеи.

«Они по определению должно быть серьёзные, а не поверхностные, как стихи и рассказы», – считал я.

Бросив мои синие чемоданы в номере с видом на Капитолий штата, мы пошли к гавани по маленьким мощёным улочкам. За деревянными заборами находились колониальные особняки и сады, видневшиеся сквозь щёлочки между кольями заборов. Не которые дома строились ещё в 1700-х годах, а некоторые выглядели ещё старее. Но когда мы свернули за угол на главную площадь, величественное прошлое вдруг сменилось машинами, кабриолетами и пикапами, стоявшими в пробке бампер к бамперу. На воде шлюпки, прижавшись друг к другу, казалось, боролись друг с другом за доступ к железным штырям на причале.

Таверна «Миддлтон» выходила фасадом на воду. На крыльце толпились мужчины в костюмах с репсовыми галстуками и отдыхающие моряки в розовых шортах (с китами, вышитыми на ремнях, и в лодочных туфлях). Официанты в белых рубашках громко шмякали на шаткие столы тарелки с устрицами и кувшины с пивом. Толпы людей собирались вокруг, потягивая коктейли на террасе. Наш официант объяснил:

– В город приехали законодатели, хотя их трудно отличить от моряков. Если не смотреть на галстуки, то все здесь носят одинаковую форму.

Официант (он представился как Билл) рассказал нам, что он родом из Питтсбурга, старший из восьми детей и перевёлся в колледж Святого Иоанна после второго курса университета Джорджа Вашингтона. Из-за отличий в программе в Святом Иоанне ему пришлось поступить на первый курс, а не на третий.

– Зачем же вы так поступили? – не удержался я.

– Потому что здесь изучают истину и справедливость. И если вы хотите участвовать в жизни мира, изменить его, то должны знать, что это на самом деле такое, начиная со времён греков, – важно объяснил он.

Я рассматривал его лицо, надеясь найти подсказку: что же всё сказанное значило на самом деле? Всегда казалось, я знаю, что истинно и что справедливо (хотя истина и справедливость сами по себе представлялись мне непознаваемыми). Всё, о чём рассказывал, Билл произносил выразительно и уверенно, ясно давая понять, что он уже всё обдумал и оценил – мол, нет смысла пересматривать пройденное. Когда он так вещал, его каштановые кудри пружинили на лбу, а руки слегка дрожали. И ещё я заметил пятна никотина на его пальцах.

– Смотрите, как этот парень старается. Вот что меня обычно впечатляет в людях, – заметил папа, когда Билл спешно ушёл. – Он, наверное, работает здесь три или четыре вечера в неделю, чтобы оплатить учёбу.