Потом после пира, за полночь, продолжили разговор в повалуше архонта при свете витой цареградской свечи, стоявшей в серебряном стоянце. Два князя, два мужа, говорили не стесняясь обо всём наболевшем, что не выложат никому другому.

— Вот ты давеча попомнил отца моего и славян, — сказал Святослав. — Когда пращур мой, Олег, Вышгород да Киев себе забирал, городки те небольшие были, потому и сел не там, а на Дунае. Была там когда-то слава готская, но смели её гунны. Строиться широко начали при отце да при матушке, гость торговый пошёл. Но идут купцы, потому что легота большая для них. Коростень, когда зорили, так побогаче Киева был! Север вон как богатеет, Ладога да Новгород, что венды поставили на Мутной, растёт как на дрожжах. Хазар вон замирили, может, гость лучше на Днепр пойдёт.

Князь помолчал, глядя как стекают капли воска по свече. Зачерпнул корцом пива и продолжил:

— Олег всех в руке держал, сами ромеи его светлым князем называли, а теперь все поврозь. Вот если бы я сел на Дунае... Там земля богата, народ идёт из русов, вендов, датчан, урман, свеев, франков. Я ведь по матушкиной родове и на Болгарию право имею.

— Эва! — воскликнул Икморь.

— Болгарские цари да князья рассорились все друг с другом. К нам комитопулы послов слали, слыхал? У матери помощь просили против Петра, но она отказала им. Я бы не отказал. На хазар трудно войско собиралось, никто особо и не верил, отвыкли от больших ратей и побед. А теперь верят и пойдут многие.

— Уж не Болгарию ли воевать собрался?

Святослав, помешкав, вздохнул и отмахнулся:

— Пустое. Ромеи не дадут, они с Петром одним вервием повязаны.

Пламя свечи колыхнулось от дыхания Икморя, придвинувшегося поближе. Жёлтые огни плясали в глазах архонта.

— А ведь не усидишь ты дома, княже. Когда пойдёшь на рать, зови. Многие нынче пойдут за тобой после хазарского похода и многие тебя уважают.

— Благодарствую на добром слове...

Дружина Святослава тронулась в Киев, когда встали реки и были наезжены дороги, так и не дождавшись хазарского посольства.

Казалось, годы мало изменили мать. Стала даже прямее, строже, хоть и прибавилось морщин на лице, только зелёные глаза потускнели. Встретила на крыльце, обняла сына и только когда пошли в терем, Святослав заметил, как тяжело она опирается на посох, видимо, ноги стали плохи. После, выпарившись в бане, сидели вдвоём в светёлке. Для Ольги подробности похода уже известны да и неинтересны, у неё больше своё, житейское. Потому, не дав выговориться сыну, начала первая:

— Предслава, жена твоя, умерла. Ведаешь?

Святослав опустил голову, пряча равнодушные глаза. Любил он когда-то тихую нравом и добрую Предславу. Или нет? Закаменело сердце и ушла жалость, которую силился в себе вызвать.

— Понесла она от тебя и померла от родов в муках. Девочка ещё день прожила.

Будто с укоризной говорила. Впрочем, Ольга по-другому не умела. Годы власти, когда надо всегда говорить последнее, решающее слово, разучили даже с сыном разговаривать по-матерински.

— Малуша как?

— А что с нею станется? Про детей спроси.

Не дожидаясь ответа Святослава, ударила в медное блюдце. Вошла сенная боярыня, увидев князя, поклонилась в пояс.

— Приведи Святославичей на погляд.

Пока ходили за княжичами, второй раз за сегодня улыбнулась (первый был при встрече):

— Старший твой, Ярополк, разумен. По-гречески говорит и читает уже. Норовом бы покруче, но при разумных боярах, может, и лишним будет.

После бани было жарко, Святослав расстегнул плавый[59]домашний зипун, обнажив белую рубаху. Ольга рассказывала, как хорошо и вовремя собрали дани, Добрыня, брат Малуши, направлен наместником в Новгород, а Лют, сын Мстислава Свенельда, сидит в древлянском Овруче, там собирает кормы, как делал его отец.

Наконец привели детей. Ярополк, вытянувшийся за время отсутствия князя, красивый, стройный, белый лицом, степенно и с достоинством поклонился отцу. Чернявый в покойную мать Олег, поведя разбойными глазами, кинулся к Святославу на шею. Князь, засмеявшись, подкинул семилетнего пострела под потолок, поймал на одну руку, балуясь силой. Опустил на пол, легонько шлёпнув по спине, присказав: «Воин растёт!» Олег одним прыжком оказался около Владимира. Толстощёкий Володька стоял набычившись, хмуро глядя на отца. Мамка пихала его к Святославу, но он, упираясь и невольно делая шаг, снова отходил назад. Олег потянул его за руку в сторону отца и, поняв, что бесполезно, дёрнул за чуб. Вспыхнувшую драку тут же развели. Ярополк по отечески пожурил Олега:

— Нельзя, брат твой!

Святослав, хмуро глянув на мамку, сказал:

— Отдельно, что ли, Владимира от братьев держите? Смотрю — одичал совсем. Что молчишь?

Мамка металась глазами то на княгиню, то на князя.

— На ученье вместях, да на ратоборстве.

— Теперь вот что, — продолжил Святослав, — жить им всем вместе, в тереме одном. Мало ли что с нами произойти может, а они раскоторуют потом друг с другом. Ясно?

Мамка ещё раз глянула на Ольгу, но та молчала, лишь плотно сжав губы.

— Надолго ли вернулся? — спросила княгиня, когда увели детей.

Святослав вздохнул, откинулся на лавке, подперев стену. Ольга, дожидаясь ответа, окинула взглядом сына. Да, это был её сын, во всём: в сильном стройном теле, в мощных руках воина, в этих небесных усталых глазах. Не заметила, как возмужал. Вдруг захотелось прижать его к груди, как когда-то в далёком детстве, но ведала, что не позволит, взрослый, суровый витязь сын.

— Народ радуется, что сокрушили врага старинного.

Всегдашняя строгость, без которой нельзя было представить княгининого голоса, вдруг исчезла, изумив Святослава.

— Киев стали расстраивать, удобнее он как столица, нежели чем Вышгород. Остаться бы тебе надо, сыне. Мои годы уж не те, а тебе княжить.

— Ярополк, вон, растёт. Смышлён, тебе замена достойная.

— Ты князь! Не воевода, князь! — и заговорила тише. — Крещён твой сын. И тебе креститься надо. Не смотри на меня так! Крещение — не только свет, но и ученье, торговля, подъём городов. Оно идёт по миру неотвратимо, и скоро крещёные страны будут токмо друг с другом сношаться. Не идут к нам с Царьграда, с Херсонеса, из Болгарии из Оттонова цесарства. Загниём здесь с болванами деревянными, пока только на мечах и держимся, а что будет через сто лет? Двести? Крестились угры, чехи, ляхи и нам надобно.

— Те же ляхи да чехи не по своей воле крещены, вынудили их. А болгары хоть и крестились, но богумилы у них не хотят под ромеями ходить, народ мутят. Только все к одной вере пришли и что: опять страна на разных богов? Ни венды, ни свеи, ни урмане — никто не крещён, веру предков чтят и воины там добрые. Твой Бог — удел слабых. В дружине моей хоть и есть христиане, но таких мало, а те, что есть, смеяться за спиной моею будут омягчел-де духом и разумом князь. И хватит об сём! Пир пора ставить пришедшим с дальнего похода.