Воспользовавшись шумом, Матильда шагнула к столу и положила перед Ники пачку писем и коробку.

Тот наконец осознал, кто стоит рядом.

– Что это?

– Это мой тебе свадебный подарок. Здесь все письма и подарки, Ники, ты можешь меня больше не бояться, я всего лишь балерина.

Матильда метнулась прочь из зала, боясь попросту разрыдаться. Она не видела, как Александра Федоровна, повинуясь насмешливому совету будущей свекрови дотронуться до изображения, протянула руку к экрану. Ники бросился следом за Матильдой:

– Маля, постой! Я не могу тебя потерять!

А в зале, стоило Аликс коснуться экрана, медведь ожил, вернее… выбрался наружу, порвав экран из рисовой бумаги.

Визг Аликс услышали и на улице, несколько прохожих остановились, с недоумением глядя на задернутые шторами окна.

Николай тоже замер. Он явно раздваивался между желанием обнять Матильду и намерением вернуться в зал, где визжала Аликс.

Кшесинская усмехнулась:

– Ты сам не знаешь, чего хочешь, Ники. Иди, тебя ждут.

Она не стала дожидаться, пока Ники скроется за дверью зала, откуда раздавался шум и голос великого князя Владимира Александровича:

– Царь леса Михайло Иванович, господа!

Сняв с себя огромную бутафорскую голову медведя, великий князь раскланялся:

– А также почетный покровитель Общества сибирских охотников…

Последние слова потонули в бурных аплодисментах и восторженных выкриках – подготовленная сцена имела успех.

Лишь трое не восторгались – все еще дрожавшая от страха Аликс, у которой подгибались колени, обиженный Андрей и спешившая прочь из дворца Матильда.

Ники пришлось усадить невесту и даже помахать над ее лицом, чтобы успокоилась.

Когда в зале включили свет, Мария Федоровна фыркнула:

– Вам нужно лечить нервы, Аликс. Они слишком слабы для российской императрицы.

Да еще княгиня Мария Павловна шипела на сына:

– Ты где был? Еще раз увижу с этой балериной или услышу о ней, отправлю на пять лет к тетке Анне в деревню!

Существенная угроза, но Андрею все равно, он пробурчал себе под нос:

– Хоть на каторгу…

– Совсем с ума сошли с отцом со своим балетом, – возмущенно процедила сквозь зубы княгиня.

Подошел к сыну и сам Владимир Александрович, поинтересовался словно невзначай:

– Это ты Матильду привел?

– Я, – мрачно кивнул Андрей.

– Зачем?

– Она что-то Ники отдала.

– Это хорошо… Забудь о ней. Пока забудь, там посмотрим.

Сама Матильда едва успела выйти из дворца, как почувствовала цепкие пальцы на локте и услышала голос Власова:

– Не вздумайте звать на помощь. Туда, – он кивнул на дожидавшийся экипаж.

Но Матильда и не собиралась сопротивляться.

– Жаль, что вы меня не послушали, Матильда Феликсовна. Мы могли бы договориться…

– Можете меня больше не бояться, я отдала ему все письма и подарки.

– Бояться? – В голосе Власова звучала откровенная насмешка. – Я вас никогда не боялся, это вам не следовало ссориться со мной.

Матильда понимала, что нужно стерпеть все его обидные слова, пока потерпеть, потом она найдет, чем ответить.

– Я с вами не ссорилась, а что не отдала письма сразу, так… я хранила их не дома…

Власов не позволил себя обмануть.

– Мне все равно, где и что вы хранили. У них, – он кивнул назад, – свадьба. А потом коронация. Она невеста и без пяти минут императрица, а вы никто. Вас нет, совсем нет, понимаете?

– Остановите, я выйду.

– Да, конечно, только далеко за городом, где-нибудь в лесу.

– Я буду кричать!

– И как можно громче, пожалуйста.

Матильда попыталась договориться со своим мучителем мирно:

– Все, что я хочу – это танцевать. Я никому не опасна.

Голос Власова стал почти вкрадчивым:

– Танцевать? Обязательно. В кабаках, чтобы прокормиться, за кусок хлеба… до самой старости своих родных и своей, до тех пор, пока не подохнешь! Нет больше Кшесинских!

Неожиданно Матильда со всей силы ударила его локтем в нос, потоком хлынула кровь. Полковник, нос которого и вытереть-то крепко нельзя, чтобы не вызвать кровотечения, завопил:

– Стой!

Экипаж остановился. Воспользовавшись моментом, Кшесинская выскочила и бросилась в ближайшую подворотню.

– Я тебе покажу «нет Кшесинских»!

В Петербурге всегда было много проходных дворов, а Власову оказалось не до погони, он сидел, запрокинув голову и прижимая окровавленный платок к разбитому носу.

– Ну, ты у меня еще попляшешь!.. Только не на сцене… – И вдруг неожиданно признался сам себе: – А ведь хороша стерва! Ей-богу, хороша! Жаль губить такую… но придется. Поехали!

Осенней порой в Петербурге темнеет рано, потому дворники перед Мариинским театром поспешно подметали свои участки, фонарщики уже начали зажигать первые фонари.

Театр украшен, но не очень, все же траур…

На траур суета, творившаяся в Мариинском, была похожа мало, там переполох, не каждый день дают такой спектакль – в честь предстоящей свадьбы императора Николая II Александровича и принцессы Гессенской Алисы, уже ставшей Александрой Федоровной.

В такие дни пульс у Ивана Карловича учащался вдвое. Он то и дело вытирал лоб белоснежным платком и за что-то ругал то Виктора с его роликами, то нерасторопных служащих, то погоду… То себя самого, обещая «бросить театр к чертовой матери» и прекрасно зная, что подобные клятвы забудет завтра же.

– Если доживу, – уточнил директор.

Ассистент не понял:

– Что, Иван Карлович?

– Пшел вон!

– Куда?

Но внимание директора уже отвлек очередной непорядок, он окликнул помощника:

– Не отставай!

Виктор запутался окончательно:

– Так вон или не отставать?

– Виктор!

Ролики заелозили по театральному паркету.

– Бегу, уже бегу!

А директор заламывал руки в другом конце длинного коридора:

– Боже мой! Ну, почему, почему, почему к премьере никогда ничего не бывает готово, как надо?!

Отчаяния в голосе Ивана Карловича хватило бы на десяток трагических ситуаций.

– Чем это пахнет? Откуда сквозняки? А шум, шум? Прекратите пиликать, это раздражает публику, – приказал несчастный директор скрипачу, репетировавшему в сторонке какой-то трудный пассаж.