отделении Федерального управления психического здоровья. Там, где многие стояли до меня, – на пороге новой эры в жизни.

Мне вспомнилась Прис, которая пророчила, что некая внутренняя неустойчивость рано или поздно приведет меня к беде. Как же она была права! Разбитый, разочаровавшийся, обуреваемый галлюцинациями, я оказался на попечении властей, как сама Прис несколькими годами раньше. Я не видел диагноза доктора Хорстовски, но и без того знал, что он обнаружил шизофренические реакции в моей психике… К чему отрицать очевидное, я и сам чувствовал это в себе.

Счастье еще, что мне, в отличие от многочисленных бедолаг, можно было помочь.

Бог знает, что могло произойти со мной в том состоянии, в котором я пребывал, – самоубийство или общий коллапс, из которого не было возврата. Мне здорово повезло, что они захватили заболевание в самом начале – это давало мне надежду. Я понимал, что находился на ранней стадии кататонического возбуждения, которое грозило мне устойчивой неприспособленностью в виде ужасной гебефрении или паранойи. Моя болезнь была в начальной, простой форме, поддающейся лечению. Спасибо моему отцу и брату, которые своевременно вмешались.

И все же, несмотря на все мои знания, я шел в офис Бюро с доктором Хорстовски в состоянии смертельного страха и враждебности, осознавая враждебность вокруг себя. У меня было внутреннее озарение, и в то же время его не было; одна часть меня все знала и понимала, а другая – билась, как плененное животное, стремясь вырваться на свободу, в привычную среду, в знакомые места.

Теперь, по крайней мере, понятно, почему Акт Макхестона столь необходим.

Истинный психотик, такой, как я, никогда не будет искать помощи по собственной инициативе – это возможно только благодаря закону. Именно это и означает быть психотиком.

Прис, подумал я, и ты такая же. Они высчитали тебя еще в школе, схватили и изолировали от всех остальных, убрали, как сейчас убрали меня. Им удалось вернуть тебя в общество. Получится ли то же со мной?

И буду ли я похож на тебя по завершении терапии, подумал я? Какую именно часть меня они сохранят? А что будет с моим чувством к тебе? Буду ли я помнить тебя? И если да, буду ли я так же любить тебя, как сейчас?

Доктор Хорстовски оставил меня в приемной, где я около часа сидел с другими, такими же смятенными больными, пока наконец не вошла медсестра и не вызвала меня. В маленьком кабинете я встретился с доктором Найси. Он оказался симпатичным мужчиной, немногим старше меня самого, с мягкими карими глазами и хорошо причесанными густыми волосами. Его осторожные, вкрадчивые манеры живо напомнили мне ветеринарную клинику: он сочувственно поинтересовался, удобно ли мне и понимаю ли я, почему здесь оказался?

– Я здесь, – ответил я, – потому что у меня возникли проблемы там. Я не мог соотносить свои эмоции и желания с другими людьми. – Эту фразу я заготовил еще во время долгого ожидания в приемной. – Таким образом, я не имел возможности удовлетворять свои потребности в мире реальных людей и вынужден был обратиться к вымышленному миру моих фантазий.

Откинувшись на стуле, доктор Найси задумчиво изучал мою особу.

– Я правильно понимаю, что именно это вы хотели бы изменить? – спросил он.

– Я хотел бы получать настоящее удовлетворение.

– А от общения с другими людьми вы ничего не получаете?

– Нет, доктор. Видите ли, доктор, моя реальность никак не смыкается с миром переживаний других людей. Вот вы, например. Если я расскажу вам о своем, вы посчитаете это фантазией. Я имею в виду, о ней.

– О ком, о ней?

– О Прис.

Он подождал, но я не стал продолжать.

– Доктор Хорстовски по телефону вкратце коснулся ваших проблем, – сообщил мне Найси. – В моем понимании у вас прогрессирующие проблемы с тем, что принято называть шизофренией типа Magna Mater[20]. Кстати сказать, мне следовало бы начать с теста пословиц Джеймса Бенджамина, а затем проверить вас на советский блоковый тест Выгодского – Лурье.

Он кивнул, и сестра откуда-то из-за моей спины поднесла ему блокнот и ручку.

– Итак, я вам приведу несколько пословиц, а вы постараетесь мне объяснить, что они означают. Готовы?

– Да.

– «Без кота мышам раздолье».

Я обдумал свой ответ, прежде чем высказаться:

– В отсутствие власти возможны правонарушения.

Так я отвечал – довольно бойко, пока мы не дошли до пословицы номер шесть, которая оказалась для меня фатальной.

– «Катящийся камень мхом не обрастет».

Сколько ни старался, я никак не мог вспомнить значение этого высказывания. Наконец я рискнул:

– Ну, это означает, что человек активный, никогда не предающийся раздумьям…

Нет, пожалуй, моя трактовка звучала неверно. Я сделал еще одну попытку:

– Человек, всегда активный, развивающийся в умственном и нравственном смысле, никогда не испытывает застоя.

Доктор смотрел на меня очень внимательно, так что я счел нужным уточнить:

– Я имею в виду, что человек, который всегда активен и не дает расти траве под ногами, успешно продвигается в жизни.

– Ясно, – сказал доктор Найси.

Я понял, что провалился, обеспечив себе официальный диагноз «шизофренический беспорядок мышления».

– Да что же это означает? – в отчаянии спросил я. – Что я все говорил наоборот?

– Боюсь, что так. Общепринятое значение пословицы как раз обратно тому, что привели вы. Обычно она означает, что человек, который…

– Подождите, вы не должны подсказывать, – прервал я его. – Я вспомнил, я знаю на самом деле: человек непоседливый никогда не приобретет ничего ценного.

Доктор Найси кивнул и перешел к следующей пословице. Однако в блокноте появилась роковая запись: «Нарушение формального мышления».

После пословиц я пытался классифицировать блоки – группы однородных предметов, но без особого успеха. Мы оба вздохнули с облегчением, когда я наконец сдался и отпихнул от себя эти чертовы кубики.

– Именно так, – кивнул доктор Найси и сделал знак медсестре уходить. – Думаю, мы можем перейти к заполнению форм. У вас есть какие-нибудь пожелания насчет клиники? По-моему, самым лучшим вариантом будет клиника в Лос-Анджелесе, хотя, возможно, это просто потому, что знаю ее лучше других. Касанинская клиника в Канзас-Сити…

– Отправьте меня туда, – попросил я.

– Какие-то особые причины?

– Видите ли, несколько моих близких друзей вышли оттуда, – уклончиво пояснил я.

Он смотрел выжидающе, как бы подозревая глубинные мотивы.

– И мне кажется, у нее хорошая репутация. Почти все, кому действительно помогли с психическими заболеваниями, по моим данным, лечились именно там. Я не хочу сказать, что другие клиники плохи, но, по-моему, эта лучшая. Моя тетушка Гретхен сейчас находится в клинике Гарри Стэка Салливана, что в Сан-Диего. Знаете, она стала первым в моей жизни человеком с психическим расстройством. А после нее была еще куча народу, потому что ведь многие больны, и об этом каждый день говорят по телевизору. Взять хотя бы моего кузена Лео Роджеса – он все еще где-то в клинике. Мой учитель английского языка в средней школе мистер Хаскинс – он умер в клинике. А еще недалеко от нас жил старый итальянец, уже на пенсии, Джорджо Оливьери – его увезли с приступом кататонического возбуждения. И мой армейский дружок Арт Боулз – с диагнозом «шизофрения» его отправили в клинику Фромм-Ричман в Нью-Йорке. А также Элисон Джонсон, девушка, с которой я ходил в колледж, она в клинике Сэмюэля Андерсона в Третьем округе, это в Батон-Руж, Луизиана. Ну и еще человек, на которого я работал, Эд Йетс, – он схлопотал шизофрению, которая потом перешла в паранойю. Уолдо Дангерфилд, еще один мой приятель. И Глория Мильштейн, девушка, которую я знал, она вообще бог знает где. Ее